Публикуемый доклад был зачитан игуменом Петром (Пиголем), 1-м проректором Российского православного университета св. Иоанна Богослова, деканом философско-богословского факультета, на секции «Святоотеческое наследие и воспитание юношества» XIV Международных Рождественских образовательных чтений в 2006 г.

Принципиальные основы аскетической системы Константина Леонтьева для устроения христианского общества

Константин Николаевич Леонтьев

В одной из древнейших христианских книг («Учении 12 апостолов») гово-рится, что перед каждым человеком открыт один из двух путей: путь жизни или путь смерти. И если человек не идет по пути жизни, указанному Богом, то он вступил на путь смерти.
Путь жизни — это путь веры в Бога и угождения Ему через исполнение Его заповедей. Этот путь ведет человека, желающего подвизаться о Христе, соединить-ся со Христом, через временные скорби и утешения к жизни вечной, блаженной, к спасению души за гробом.
С XIV века, который был поворотным в истории христианского мира, два эти направления резко обозначились и в конце концов окончательно разошлись, разделив человечество на две цивилизации, в основе которых лежат два различных духовных подхода к образу жизни.
Русский православный философ, писатель и публицист Константин Николаевич Леонтьев напоминает о том, что современная европейская цивилизация исказила характер христианства. «Вместо христианских загробных верований и аскетизма, — пишет Леонтьев, — явился земной гуманный утилитаризм, вместо мысли о любви к Богу, о спасении души, о соединении со Христом — заботы о всеобщем практическом благе. Христианство же настоящее представляется уже не Божественным, в одно и то же время и отрадным, и страшным учением, а детским лепетом, аллегорией, моральной басней, дельное истолкование которой есть экономический и моральный утилитаризм. Везде надежды слепые на земное счастье и земное полное равенство, везде гражданские браки, презрение к аскетизму, ненависть к сословности и власти» [1, с. 139, 141].
Эвдемоническая цивилизация, которая, питая «ветхого человека», стремится только к удовольствиям и комфорту (причем верит, что они будут вечными), и аскетическая христианская культура, которую Леонтьев называет византийской, — «живут в одно время, но не одним и тем же» [22, с. 36—37].
«Христианство далеко от нынешнего учения о земных удобствах и земном благоденствии [14, с. 186]. Божественная истина Евангелия земной правды не обещала» [18, с. 168], — говорит Константин Леонтьев. И продолжает: «Земное человечество христианин от окончательной исторической гибели спасти не может, но он может и должен стараться о личном своем спасении, о том, чтобы быть в раю, а не в аду» [9, c. 640].
Путь ко спасению начинается на земле, где в царствах земных, невечных, возрастают до полной духовной зрелости (а это, по словам Леонтьева, полная го-товность к загробной жизни [см.: 4, с. 584]) будущие насельники Небесного Царствия. Они возрастают не для непрочного и обманчивого земного вседовольства, бес-цельной «всеобщей пользы», а для вечной пользы своей души. «Благодатное Царство Христово расширяется, растет и полнеет, но не на земле — видимо, а на небе — невидимо, из лиц, здесь, в царствах земных, приготовляемых туда спасительной силой Христовой», — цитируя святых отцов, говорит Константин Леонтьев [11, с. 681].
Этот путь спасения для человека освещают, делают незаблудным святые отцы Православной Церкви — святители, преподобные, великие старцы-духовники. Они оставили человечеству для руководства свое духовное наследие, излагающее и истолковывающее евангельское и апостольское учение. Они определили правила и положения православной веры во всех подробностях и вменили в обязанность христианам строить земную жизнь — как личную, так и общественную — в соответствии с этим церковным учением.
Спасение — в Церкви Православной. «Я сам лично, — говорит Константин Леонтьев, — вне Православия спасен за гробом быть не могу [9, c. 668]. Бог, Христос, святоотеческая Церковь… Христос познается не иначе как через Церковь. Повинуюсь святоотеческому учению; повинуюсь Христу…» [7, c. 351; 13, c. 325]

Константин Николаевич Леонтьев по-настоящему православным, воцерковленным человеком стал на Афоне, где прожил больше года под руководством старца-духовника Русского Пантелеимонова монастыря иеросхимонаха Иеронима, выполняя все монастырские правила. Там окончательно сформировалось его мировоззрение христианина, желающего подлинного блага своей душе, патриота, желающего подлинного блага своему отечеству. Там он внезапно понял, что в именно в Восточной Церкви, Греко-Российском Православии, «древние корни наши» [9, c. 668], что сохранение и укрепление этих корней является залогом культурного развития России и ее процветания как сильного православного государства.
То, что открылось ему на Афоне, Леонтьев в дальнейшем всесторонне осмыслил, исходя из евангельского и святоотеческого учения и личного аскетического опыта, и изложил в своих религиозно-философских работах.
Леонтьев неоднократно подчеркивал, что главное для него — личное спасе-ние и процветание любимой отчизны как «оплота Православия на земле» [12, с. 341]. А это не что иное, как христианская подвижническая жизнь в земном православном государстве с сильной самодержавной властью. И только эта власть способна противостоять всеобщему безверию и анархии, задерживая тем самым приход антихриста и конец мира.
В трудах Леонтьева выявлены принципиальные основы аскетической и вместе с тем социально-политической и культурной системы, которую он назвал византизмом, так как начало свое она берет в православных традициях древней Ви-зантии.
Система эта, охватывая все стороны жизни общества, может послужить к управлению его по спасительному пути. Она зиждется на двух главнейших основах — святом Православии (Греко-Российская Церковь) и самодержавии, этой Церковью освящаемом. Принципы, на которых она устроена, — евангельские и святоотеческие (то есть вытекающие из Священного Писания и Священного Предания Православной Церкви). Перечислим некоторые из них:
— угождение Богу каждого в соответствии с его мерой (возможностями) и послушанием, которое он несет в обществе (общественной жизни);
— стремление к личному спасению;
— очищение от греховных страстей и приобретение добродетелей, желательно под руководством духовно опытного старца;
— ненадеяние ни на что земное и непрочное;
— строгая дисциплина;
— понуждение себя к добродетелям;
— послушание Церкви и властям государственным;
— единовластие в обществе, поистине «отеческое самоуправство» властей над обществом для сдерживания на пути неверия;
— иерархия в обществе;
— духовное единение христиан о Господе (то есть — единомыслие).
Леонтьевская система (византизм) является четким, практическим руководством к действию: что нужно делать, чтобы приобрести прочное, непреходящее душевное благо и спасти свою душу в земном государстве. Она отвечает как самым сокровенным вопросам человеческой совести, так и вопросам «практической политики».
Эту систему можно назвать двуединой, поскольку аскетическое стремление к личному спасению и усовершенствование каждого приводит к спасительному устроению и подлинному благу всего общества, правила ее требуют в соответствии с евангельскими словами «прежде всего себе внимать, о своем загробном спасении заботиться, а все остальное приложится» [5, с. 588].
Нужно быть не разрушителями этой жизни «по любви к уравненному и опошленному всечеловечеству, а созидателями “селений Господа сил” по любви к собственной душе», — пишет Константин Леонтьев [4, с. 577].
«Селениями Господа сил» и «складом преданий церковных» он, воспитанник большой общежительной обители, называет монастыри; монашество же он называет цветом христианства. Но при этом напоминает и о том, что мирской образ жизни светского человека не обязательно всегда «обмирщенный», нерелигиозный.
«Мир, — пишет Леонтьев, — это не столько совокупность внешних предметов, возбуждающих чувства и страсти, сколько те внутренние задатки возбуждений, которые мы носим в себе. Страсти мы носим в себе. Этот “мир” преследует даже отшельников» [14, с. 207].
Святые отцы учат, что на путь жизни Господь выводит людей способами многоразличными.
«Монах, — говорит Леонтьев, — такой же православный христианин, как и не монах, но поставленный в особые, благоприятные для строгой жизни условия. Мирянин верующий — тот же аскет. Разница между самоограничивающимся и понуждающим себя о Христе мирянином и монахом только количественная, а не качественная» [Там же, с. 189]. «Строгий, религиозный, нравственный брак» Константин Николаевич вслед за отцами называет «средним аскетизмом» и отмечает, что он «есть лишь смягченное монашество, иночество вдвоем или с детьми-учениками» [22, с. 33].
Благо, если человек с детства имел веру в Бога. Но, чтобы прийти к вере в сознательном возрасте, человеку сначала необходимо понять, что «нельзя научны-ми приемами доказать, что Бога нет» [5, с. 593], а затем просить у Бога, чтобы Он по-слал страх Божий и веру.
«Начало премудрости есть страх Божий (ср.: Сир. 1: 15), плод же его — любовь», — фраза, столь часто повторяемая Леонтьевым. Страх Божий, по словам Константина Николаевича, это страх совершить грех и подвергнуться наказанию и здесь, на земле, и там, за могилой.
Стяжание страха Божия — это начало духовного пути человека, желающего себе спасения. Страх Божий — одно из самых главных для Константина Леонтьева понятий.
Премудрость же, по словам Леонтьева, заключается в «правильном понима-нии наших отношений к Божеству и людям» [20, с. 332]. Леонтьев как будто воздвигает лествицу духовного возрастания, по которой человек восходит через постоянное понуждение себя к добродетелям и борьбу со свойственными ему грехами:
— «кто допускает существование Бога, тот должен Его бояться, ибо силы (человека и Бога) слишком несоизмеримы» [Там же];
— за этим страхом следует смирение ума, или, что то же, смирение перед учением Церкви, «этого Бога нам поясняющей» [13, c. 324], смирение перед церковной иерархией, потому что «Христос познается не иначе, как через Церковь» [Там же, c. 325];
— смирение ума ведет к вере в Бога, в Божий Промысл и к послушанию Бо-гу, то есть церковному учению [см.: 17, c. 251; 13, c. 324];
— плод страха Божия и веры — христианская любовь: любовь к Богу (выра-жающаяся в аскезе, в «делах добродетели — делах покаяния, воздержания, понуж-дения и любви» [20, c. 331]), к людям (то есть желание, чтобы они спаслись «за гробом») (либералам Леонтьев желает, чтобы они «опомнились и изменились» [13, с. 316], к Церкви, к ее учению, таинствам, уставам, обрядам.
Христианская любовь, по Леонтьеву, не может действовать отдельно от страха Божия. «Любовь своевольная, основанная только на порывах собственного сердца, — пишет Леонтьев, — может очень легко довести до забвения всех других сторон христианского учения, до ненависти к покорности, к смирению, к страху, к воздержанию, может дойти даже и до любви к революции» [20, c. 333, 335].
Ученик великих старцев — афонских и русских (в России он был духовным чадом преподобного Амвросия Оптинского), — Леонтьев отмечает важное значе-ние старчества для руководства в духовной жизни как монахов, так и мирян. А без этого руководства человеку трудно смирить свой ум и приобрести простоту сердца.
Духовного благоустроения невозможно достичь без постоянного понуждения себя. Леонтьев напоминает, что христианство «в основании своем есть безустанное понуждение о Христе. Все хорошее в нас — дар благодати Божией для облегчения борьбы. Наши только вера, покаяние, смирение и благодарение Богу за все» [14, с. 186].
В обретении веры человеку часто помогает красота церковного богослуже-ния. Ведь хочется «руководиться тем, что так нравится», — пишет Константин Ни-колаевич [3, с. 501].

«Залоги религиозности», по словам Леонтьева, можно в себе развить [см.: 10, с. 615]. Он считает, что сознательная вера человека надежнее бессознательной, потому что ее труднее поколебать. И далее он делает обобщающий вывод: «Точно то же может случиться и с целой нацией, если ее высшие представители, люди практической власти и люди умственного влияния, захотят развить и утвердить в самих себе и в своей нации и религиозность, и житейскую, так сказать, самобытность. Народ рано или поздно пошел бы за ними», тем более что русскому народу эти два качества всегда были присущи [см.: Там же].
Если для внутренней жизни христианина важна «дисциплина духа — свободный страх Божий, страх оскорбить и прогневать Божество» [18, с. 169; 22, с. 23], то для устроения христианского общества столь же необходим «страх власти» — постоянная и привычная дисциплина всего строя жизни.
Каким же образом, на каких принципиальных основах возводится социально-политическое здание?
И внешняя, и внутренняя жизнь этого спасительного общества напоминает жизнь большого общежительного монастыря, к образу которого Леонтьев постоян-но обращается, многолюдной обители, «хорошо организованной, дисциплинированной разумно и добросовестно» [22, c. 27, 33]. В таком месте жизнь течет правильно, тихо, без суеты и грома, без неосмысленного шума, но и без застоя и сна.
Зная, что «всеобщего и вечного удовлетворения на земле никогда не будет» [3, с. 484], общество вынуждено заботиться о «временных улучшениях и решениях» [Там же] экономических проблем, об удовлетворении своих материальных нужд. Но при этом Леонтьев напоминает, что «движущее начало» общества должно быть «не чисто хозяйственное, а религиозное» [10, с. 616] в соответствии с евангельским прин-ципом: «Ищите прежде Царства Божия и правды Его, а это все приложится вам» (Мф. 6: 33). Леонтьев предлагает обустроить общество экономически наподобие об-щежительной обители. Это будут «богатые, просвещенные, религиозные общины, владеющие большой землей, вроде монастырей, но с семейным характером, либерализму личному вовсе чуждые» [21, с. 266]. «Только удовлетворяя и вещественным, и религиозным потребностям народа, можно вырвать его из когтей нигилистической гидры», — замечает Леонтьев [6, с. 393].
В миру, как и в правильно устроенной обители, все должно созидаться тру-дом и молитвой. Повсюду должны стоять новые, крепкие постройки, возвышаться в подобающем дому Божию благочестивом убранстве храмы, в которых должно со-вершаться величественное и стройное православное богослужение. И жизнь эта будет не «сухая, скучная» [1, с. 98], но наполненная спасительным интересом, творческая, «плодотворная для духа» [4, с. 575], разнообразная «в живом, сердечном единстве» [9, c. 668], когда скорби и радости, посты и праздники — все будет прино-ситься к Богу [см.: 16, с. 348], все будет делаться для Бога и все земное будет совершаться с одной целью — для спасения души.

Единство, стеснение, дисциплина, организация, охранение, деспотизм, форма — важнейшие категории, на которых построено крепкое, стройное здание двуединой системы Константина Леонтьева.
«Церковь Восточная, — говорит он, — считает монархическую форму прав-ления наилучшей формой для осуществления воли Божией на земле», для сохране-ния народов от безверия, для отодвигания последних времен и, тем самым, для спасения «наибольшего числа христианских душ» [11, с. 680, 683].
«Истинное церковное христианство, — излагает святоотеческое учение Константин Леонтьев, — признает одно только равенство — равенство всех перед судом Божиим, одну свободу — свободу личной воли в избрании добра и зла. На земле же всеобщая равноправная свобода — это уготовление пути антихристу» [5, с. 589].
Во главе государства должен стоять монарх, помазанник Божий, благословенный Церковью [см.: 6, с. 392]. Для силы и твердости царской власти необходима опора — неравноправность, сословность общества [см.: 11, с. 682]. Бессословность, по словам Леонтьева, губительна, потому что равноправность гражданская быстро может перейти во всеобщее равенство политическое и нена-висть к подчинению. А ослабление и упразднение власти — вернейший признак приближения антихриста и конца мира [см.: 5, с. 589].
Иерархия земная должна быть отражением иерархии небесной. Поэтому неравноправность, сословность, иерархичность, когда младший благословляется старшим, — главнейшее условие для правильного устроения жизни общества. Без подобной неравноправности даже монархия оказывается непрочной, построенной на почве зыбкой, как песок.
«Законно и хорошо все то, что исходит от верховной власти не столько по существу, но потому, что верховной власти было так угодно. Воля монаршая свя-щенна во всех случаях, даже в тех, когда десница Божия отяготеет на нас», — пи-шет Леонтьев [17, с. 226].
В трудные и опасные минуты, по его словам, без насилия нельзя. Насилие не только побеждает, оно и убеждает многих, когда за ним, за этим насилием, есть спасительная идея [см.: Там же, с. 243].
«Отеческое самоуправство», «железная рукавица» вышестоящих властей, гнет, деспотизм необходимы не только для «сдерживания людских обществ», для защиты государства от внешних врагов, для пресечения распространения «внут-ренних врагов» — нигилизма и анархии, но имеет еще и глубочайший духовный смысл для личного нравственного совершенствования каждого христианина, потому что воспитывает смирение и помогает ему не стать «рабом похотей», что может произойти, если он захочет, превышая свою меру, добиться больших прав в обществе.
Итак, настаивая на одном из главнейших евангельских и святоотеческих принципов — повиновения властям — Константин Леонтьев произносит очень важные слова: «Все проблемы современности решаются в Боге, а не в мелком гражданском недовольстве» [22, с. 37].
Поскольку мирская власть установлена Богом, нужно сам принцип власти любить по-христиански, той любовью, начало которой — страх Божий. «Есть страх добрый, честный и высокий, страх полурелигиозный, растворенный любовью, который ощущает и теперь еще истинный русский при одном имени русского царя», — пишет Леонтьев [8, с. 283]. Народ чтит, отмечает он, и «царских слуг» — те верхние слои общества, которые находятся на государственной службе. «Недаром прежние помещики, — вспоминает он, — появлявшиеся в отставных мундирах среди бушующей толпы крестьян и напоминая им этим видом, что они не только землевладельцы, но лица, царю служившие, усмиряли без оружия разгоревшиеся страсти» [6, c. 394—395].
«Где недостаточен страх Божий, весьма полезно влияние страха человече-ского», — пишет далее Леонтьев [3, с. 475—476]. Но, заключает он, «государство держится не одной свободой и не одними стеснениями и строгостью, а гармонией между дисциплиной веры, власти, законов, преданий и обычаев, с одной стороны, а с другой — той реальной свободой лица, которое не делает того, что запрещено» [20, с. 273]. Это и есть обновленная дисциплина — внутренняя, согласующая убеждение с понуждением [см.: 3, с. 486].
Личная вера в Промысл Божий и осознание собственного бессилия, собственного неразумия мирит человека с властью других и со своим общественным положением, по словам Леонтьева [см.: 17, с. 251]. Когда веришь, тогда знаешь, ради чего стесняешь себя [см.: Там же, с. 222].
Каждый в пределах возможностей должен заботиться о силе земного христианского государства, потому что это способствует спасению многих душ и тем самым личному спасению, напоминает Константин Леонтьев святоотеческие слова [см.: 11, с. 683].
Земная Церковь, церковная иерархия, имеет в лице царя, своего помазанника, опору и защиту себе [см.: 1, с. 97].
«Православное государство — столп настоящего недемократического хри-стианства», — говорит Леонтьев [21, с. 277]. Его задача — «политическая защита Православия» [7, c. 470]. Существование православного государства — залог того, что земная церковная иерархия не впадет в руки «политикующих» демагогов — либеральных народных вождей — и ее древние каноны, правила, по которым устрояется церковная жизнь, не будут попраны.

И вот еще одно из главных положений леонтьевской системы: политику сле-дует употреблять на укрепление религии, а не использовать религию в политиче-ских целях.
Итак, нужно различать политическое православие, использующее религию в качестве орудия для достижения целей политических, и православную политику, главной задачей которой является укрепление православной власти церковной и государственной, укрепление Православной Церкви, защита ее от смущений и разделений, от посягательств на церковные вероучение и каноны.
Леонтьев пишет, что православная политика предполагает защиту не поли-тической свободы и ущемленных прав христиан, а самого «чистого Православия», «древних опор» Восточной Церкви. Поддерживать нужно «само Православие, а не племена, кой-как его исповедующие» [19, с. 557].
Есть различие между тем государственным патриотизмом, который «готов стереть с лица земли всякого, кто коснулся бы иноземной, вражеской или револю-ционной рукой народной (то есть принадлежащей тому или иному православному народу) святыни православных храмов» [22, с. 24], и исповеданием православной веры, жизнью во Христе, которая всегда не греческая, не русская, не болгарская, но православная [см.: 15, с. 59]. Истинное подвижничество чуждо национальным пристрастиям, а в принципах Вселенской Церкви, по словам Леонтьева, нет ничего ни специально греческого, ни специально славянского [см.: 1, с. 155].
Православная политика государства — это не только «защита Православия» [7, c. 470] людьми власти по долгу службы. Дела политики для них основываются на стремлении к личному спасению в Церкви, на «том личном, сильном, искреннем и простом чувстве, которое выражено в словах: “Верую во Единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца… И во Единую Соборную Апостольскую Церковь… Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь!”» [Там же] Без страха Божия и без веры «не может быть истинно русский государственный человек» [Там же, с. 443].
С понятиями «политическое православие» и «православная политика» Константин Леонтьев тесно связывает понятия «политика национальностей» и «культурно-национальная политика». Первое обозначает «национализм чисто племенной», второе — «национализм культурный».
Племенной физиологический национализм, по словам Леонтьева, не имеет ничего истинно национального, культурно-обособляющего. Он группирует людей «по языку и крови, а не по религии и не по потребностям особого политического строя, с религией тесно связанного» [9, c. 648]. Важно, чтобы Российское государство населяли православные поляки, православные немцы, например, а не русские като-лики или русские протестанты [10, с. 603].
Христианство в соответствии со словами Христа: «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18: 36), духовно объединяя людей, не стремится ограничить этого земного племенного и общественного разнообразия по самому существу своего учения [см.: 9, c. 637].
Истинная национальная политика, то есть «политика религиозно-национальных основ» [10, с. 605], должна быть и государственно-патриотической, и культурно-обособляющей. Эти две ее стороны объединяются в «великом единстве Православия» [17, с. 235] и приносят великие духовные и культурные плоды: создают «новое разнообразие в единстве» [1, с. 153] и новую православную культуру, наслед-ницу и преемницу святоотеческих традиций — леонтьевский «византизм будуще-го» [9, c. 677].

В заключение еще раз напомним, что главные принципы аскетической системы Константина Леонтьева основаны на учении Евангелия и святых отцов Церкви. Эта система пригодна для устроения всех видов христианского общинного жития в православном земном государстве.
«Всякое государство земное, — говорит Леонтьев, — есть явление преходящее, а душа моя и душа ближнего вечны и Церковь тоже вечна [12, с. 340]. Сила Церкви необходимее для России, чем сила России для Церкви» [с. 343]. Если народ России, по словам Леонтьева, ослабнет в вере, если безбожие и либерализм окончательно победят, то вечная Церковь найдет себе лучших сынов, ибо «не в русском народе центр тяжести, а в Православии самом» [10, с. 610]. Но все-таки пока Россия стоит еще под знаменем Православия, Церковь отказаться от нее не может, и для христианина любой национальности должно быть дорого все то, что служит сохранению России, что кладет препоны либерализму и безбожию [cм.: 12, с. 343].
Хотелось бы закончить пророческими словами Леонтьева: «Я верю, что в России будет пламенный поворот к Православию, прочный и надолго» [22, с. 37].

Библиография

1. Леонтьев К. Н. Византизм и славянство / Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство. М., 1996. С. 94—155.
3. Леонтьев К. Н. Владимир Соловьев против Данилевского / Там же. С. 466—511.
4. Леонтьев К. Н. Воспоминание об архимандрите Макарии, игумене Русского монастыря святого Пантелеимона на Горе Афонской / Там же. С. 572—586.
5. Леонтьев К. Н. Добрые вести / Там же. С. 587—600.
6. Леонтьев К. Н. Записка о необходимости новой большой газеты в С.-Петербурге / Там же. С. 391—395.
7. Леонтьев К. Н. Избранные письма: 1854—1891. СПб., 1993.
8. Леонтьев К. Н. Катков и его враги на празднике Пушкина / Леонтьев К. Н. Восток, Рос-сия и славянство. С. 278—287.
9. Леонтьев К. Н. Кто правее? / Там же. С. 625—678.
10. Леонтьев К. Н. Культурный идеал и племенная политика / Там же. С. 600—625.
11. Леонтьев К. Н. Над могилой Пазухина / Там же. С. 678—684.
12. Леонтьев К. Н. Наши окраины / Там же. С. 338—346.
13. Леонтьев К. Н. О всемирной любви / Там же. С. 312—329.
14. Леонтьев К. Н. Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной пустыни / Там же. С. 175—217.
15. Леонтьев К. Н. Панславизм на Афоне / Там же. С. 56—80.
16. Леонтьев К. Н. Пасха на Афонской Горе / Там же. С. 346—352.
17. Леонтьев К. Н. Передовые статьи «Варшавского дневника» 1880 года / Там же. С. 218—262.
18. Леонтьев К. Н. Письма отшельника / Там же. С. 166—175.
19. Леонтьев К. Н. Плоды национальных движений на православном Востоке / Там же. С. 534—566.
20. Леонтьев К. Н. Страх Божий и любовь к человечеству / Там же. С. 329—338.
21. Леонтьев К. Н. Чем и как либерализм наш вреден? / Там же. С. 267—278.
22. Леонтьев К. Н. Четыре письма с Афона / Там же. С. 19—38.