Молитва Иисусова в практике афонского старца Иеронима

Очерк монаха Арсения (Святогорского) посвящен молитвенному деланию иеросхимонаха Иеронима (Соломенцова; † 1885) и его учеников, а также старческому духовному руководству в молитве.

Молитва Иисусова в практике афонского старца Иеронима

Ранние годы

С детских лет отец Иероним (в мiру Иоанн) полюбил благочестие, Церковь Божия была для него единственным утешением. За любовь к чистой богоугодной жизни Господь рано начал посещать Иоанна благодатными просвещениями, возгревая в нем еще большую ревность по Бозе, усердие и прилежание.

Однажды, когда ему было около семи лет, за богослужением шел он со свечой на вечернем входе и по обычаю стал пред иконой Спасителя, взирая на Его лик. В это время пели догматик: «Царь Небесный за Человеколюбие на земли явися и с человеки поживе: от Девы бо Чистыя плоть приемый и из Нея прошедый с восприятием. Един есть Сын, сугуб естеством, но не ипостасию. Темже совершенна Того Бога и совершенна Человека воистину проповедающе, исповедуем Христа Бога нашего. Егоже моли, Мати Безневестная, помиловатися душам нашим» (в субботу на велицей вечерни, глас 8-й).

Эти слова поразили сердце отрока страшным удивлением и сладчайшим умилением. Слезы потекли из его глаз. Слова эти начали повторяться безпрестанно, волнуя сердце сладким удивлением. Иоанн плакал, ужасался и радовался, а слова повторялись с новыми чувствами удивления и радости. Так продолжалось более двух недель. Потом мало-помалу стало это уменьшаться, но память о таком дивном просвещении осталась у него на всю жизнь, что возгревало в нем еще большую любовь к Церкви и богослужению.

Характер у отца Иеронима был серьезный и задумчивый, он никогда не смеялся, не улыбался, не шутил, но и не раздражался, а говорил всегда спокойно, неспешно, без лишних слов, а только что необходимо было, была во всем сдержанность, и видно было, что он всегда умственно был занят чем-либо. У него была непрестанная молитва благодатная, он мысленно был с Богом, а потому и не был разговорчив и не празднословил и всегда сдержан. Когда он где бывал, то и другие в его присутствии не разговаривали, но молчали.

Возлюбив с ранних лет Господа, отец Иероним полюбил и молитву, как благодатное средство общения с Богом, и, имея непреклонное желание сохранить постоянным такое общение, занимался удобной для этого непрестанной молитвой Иисусовой. Еще живя в мiру, он ознакомился с учением святых отцов о молитве, приобрел прочный практический навык, а по прибытии на Афон, прошел основательное обучение этому духовному художеству под руководством опытного старца — отца Арсения. Живя в монастыре, отец Иероним занимался молитвой со своими учениками, а по временам удалялся для безмолвия на одну из келлий, где исключительно предавался молитве Иисусовой. Действие благодати при этом было настолько сильным, что окружающие видели старца даже внешне преобразившимся: лицо его сияло торжеством и весельем, походка становилась необыкновенно легкой. Непрестанная молитва в его сердце никогда не прекращалась, даже в тяжких болезнях, когда, как говорил он сам, немалого труда стоит удержать умно-сердечную молитву неразвлеченной в духовных чувствах и в беседе с Богом, ибо ум человека, как бы соболезнуя недугу телесному, всегда находится около того больного места, которым страждет человек.

Обучение молитве

Обучаясь умно-сердечной молитве, отец Иероним, пока это позволяли ему болезни, ежегодно весной обходил всю Святую Гору; посещая пустынников, он собирал от них мед духовный, а им помогал милостыней.

О высоком духовном устроении отца Иеронима свидетельствует его ответ архимандриту Порфирию (Успенскому) на вопрос, есть ли на Афоне строгие подвижники. Старец отвечал: «Есть, но они отличаются только суровостию жития, пощениями и келейными поклонами, а выспренних созерцаний, безкнижных молитв с внутренним горением всей души, разбора помыслов и разных прилогов и тому подобного не ищи в них».

Хотя старец был знатоком умно-сердечной молитвы и сам был великий молитвенник, но не всем преподавал высшее духовное художество во избежание прелести, ибо человеку свойственно увлекаться, не утвердившись в крайнем смирении — сокрушении сердечном, что только и может охранять от прелести.

Непрестанное же призывание имени Иисуса заповедано всем по словам апостола: «Непрестанно молитесь» (1 Сол. 5, 17), а монахам поставляется в обязанность при пострижении. Того же требовал и отец Иероним.

Особо старец следил за новоначальными, чтобы отвыкали от вредной привычки празднословия. «Старайтесь неослабно пребывать в молитве, по глаголу Господню: “Непрестанно молитеся, да не внидете в напасть” (Мф. 26, 41; 1 Сол. 5, 17)», —наставлял он, ибо, по его словам, «молитва Иисусова, произносимая устами и умом в сердце, изгоняет вражии помыслы». Молодому отцу Макарию говорил: «Вечно имеешь рассеянный ум, не стараешься о молитве Иисусовой». Сам игумен, по уставу отца Иеронима, обязан направлять всех «к стяжанию непрестанной умной молитвы».

Молитвенный дух

Чтобы возбудить молитвенный дух, отец Иероним советовал размышлять о каких-либо духовных предметах:

1) о падении первого человека;

2) о падении собственном и о грехе;

3) о покаянии за оные;

4) о воплощении, проповеди, страдании, смерти, воскресении и вознесении Господа Иисуса Христа;

5) о собственной смерти;

6) об аде;

7) о Страшном суде;

8) о вечном блаженстве.

Церковное богослужение

Особое значение придавал отец Иероним службе церковной, содержание которой переполнено духовными ощущениями. Праздничные тропари предлагал заучивать наизусть, сам разъяснял значение той или иной стихиры, чтобы глубже проникнуть и прочувствовать празднуемое событие, отчего душа уже находится в молитвенном состоянии:

«Проследите наши богослужебные книги — там вы увидите безпредельное море, волнуемое безчисленными благодатными волнами. В этих книгах изображено все необходимое для нашего спасения. Многое множество стихир и канонов представляют как бы неиссякаемый духовный источник, источающий целебные безсмертные пития, напоявающий многоразличным благодатным питием жаждущих исцеления духовного христиан. Какое множество в них находится слов и чувств покаянных, умилительных, уверительных, возбудительных и угрожающих, но вместе с тем и ободряющих, увещательных, веселых и радостных, удивительных и восторгающих!»

Чтение, совесть, сухая молитва

Чтением отец Иероним советовал заниматься тогда, когда нет молитвы, и оно должно иметь целью ее возбуждение. Прекратить же оное, когда возбудится молитва. Это общее правило: пока действует молитва, ни за что не браться, ибо равного ей нет ничего. Также обращал внимание на совесть, говоря: «Если мы постоянно будем слушаться совести нашей, то тогда будем иметь в молитве особенное дерзновение».

«Нам в молитве, — поучал старец, — надо трудиться и бороться с дремотою, с леностию и с разными мыслями, ибо это наш труд, а, когда придет человеку на помощь благодать, тогда уже человек не ощущает никакого труда; если придут в молитве слезы, что тогда какой труд для человека? Тогда человек не трудится, а уже после труда утешается слезами.

Господь ожидает от нас и сухой молитвы, а ты говоришь, она безполезна. Да ты на кресте висишь, когда скорбен, мрачен, уныл, а молишься. А не будешь молиться, так подобен будешь бесам».

Старческие дарования

Хотя отец Иероним прибыл на Афон в мiрском звании, он уже имел старческие дарования. Через два года по прибытии он встретился с одним пустынником вздорного характера, который сам этим тяготился и уже намеревался уехать в Россию. Отец Иероним, напротив, посоветовал ему с Афона не уезжать, но устроиться на какой-либо каливе, жить без товарищей, одному, на совет же к нему приходить через две недели. Пустынник послушался и поселился один на каливе, пищей имел только сухари и через две недели приходил к отцу Иерониму.

По некотором времени, упражняясь молитвой Иисусовой в воздержании с самоукорением и во всякой добродетели, пустынник пришел в великое сокрушение и смирение духа и получил от Господа дар непрестанной молитвы и плача. От воздержания же великого он до того ослаб, что по приходе к отцу Иерониму в монастырь дрожал и не мог говорить. Тогда отец Иероним приказал своему келейнику отцу Никодиму по приходе того прежде напоить его чаем с хлебом, а потом принял его к себе. Отец Иероним так сказал о нем своему ученику отцу Никодиму: «Ты как можно лучше принимай этого пустынника, ибо он помогает нам своими молитвами духовную жизнь проводить». Услышав такой отзыв, отец Никодим попросил отца Иеронима рассказать о дарованиях пустынника и потом попросил самому ему заниматься упражнением в молитве и самоукорении, на что и получил разрешение. А так как отец Никодим любил празднословить, то по благословению отца Иеронима носил во рту камень, чтобы молчать. И вот отец Никодим через постоянное упражнение в молитве и самоукорении получил дар слез и непрестанную молитву, так что глаза у него были всегда от плача красные. Он после говорил отцу Иерониму, что плачет, когда хочет. Камень же однажды проглотил, но не потерпел вреда.

Духовная поддержка

Старец всегда поддерживал истинных молитвенников. Одним из них был схимонах Пантелеимон (Костычевский), которого старец ввиду крайнего его сокрушения и плача сам из монастыря перевел на монастырскую уединенную келлию, где отец Пантелеимон мог бы предаваться упражнению в молитве и плаче безпрепятственно, ибо отец Пантелеимон молился с плачем по целым ночам и его рыдания были слышны в коридоре, а на келлии он был один и там никого бы не безпокоил.

Один брат имел сильное желание оставить монастырь и пойти на уединение, и это желание было таким сильным, что он уже не мог с ним бороться. Отец Иероним отпустил его на неделю походить по пустынникам. И вот в первую же ночь (было лето) брат остался ночевать в лесу под кустом. Еще не успел заснуть, — откуда ни возьмись, — масса разной величины змей около него сошлись вместе, разевают на него свои пасти, и так почти всю ночь не давали ему спать. Он встал и ушел. Пошел далее и, когда захотел отдохнуть, снова лег под кустом в стороне от дороги. Еще не заснул, а только закрыл глаза, и вот предстал перед ним молодой человек и повторил ему три раза: «Эксомологисон пандоте». И затем прибавил: «Это по-гречески». И сделался невидим. Брату же тому стало от этого видения так радостно, что он не мог уже продолжать свой путь далее, но немедля пошел обратно в монастырь. Рассказал это отцу Иерониму, и тот в ответ объяснил так: «“Эксомологисте пандоте” означает: исповедуйся всегда, то есть произноси всегда молитву: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго”. Это и есть постоянное исповедание пред Господом, когда человек, называя себя грешным, просит помилования. Сим показал тебе Господь через святого Пантелеимона, чтобы ты не выходил на безмолвие в пустыню, но пребывал в монастыре и постоянно занимался сей молитвою».

С тех пор брат успокоился от борьбы и сделался в монастыре настоящим безмолвником, не заводил никакого особого знакомства, но постоянно держал сию молитву в уме и сердце, никем не замечаемый в сокровенном своем делании. Послушание также проходил молча, с молитвой, а особенно, когда читал Псалтирь, был в молитвенном настроении. Сей брат, будучи наставляем отцом Иеронимом в прохождении своего духовного делания, получил от Господа дар сокрушенной молитвы и молился всегда с сильным плачем. Главное его прошение было ко Господу, чтобы воля Божественная была всегда с ним, а не его исполнялась бы.

Монах Нон

Монаху Нону, впавшему в прелесть, отец Иероним повелел постоянно понуждать себя к молитве Иисусовой. «И когда при помощи благодати Божией утвердишься сердцем во внимательной молитве, — говорил старец, — тогда только освободишься от диавольских сетей, тогда ум твой будет стоять на страже и познавать все помыслы: какие от благодати, какие от беса или свои собственные — и еще издали будет видеть бесовский помысл и набрасываться на него, как на разбойника. В это время человек весь бывает яко свет и весь — око, поэтому и враг ничего так не боится, как внимательной Иисусовой молитвы. От тебя требуется только произволение, малый труд, а остальное все Сам Господь управит и научит, а когда обнимет тебя благодать, тогда все тебе и откроется».

После этого, занимаясь молитвой, отец Нон прочитал книгу епископа Игнатия (Брянчанинова), из которой ему многое стало понятным. И вот однажды приходит он к старцу, в радости духовной веселяся о Бозе, Спасе своем, и с большим торжеством говорит: «Отец мой, вот о чем я до сего времени не мог думать и помышлять и понятия даже не имел, то мне в настоящее время открылось, и даже как бы лицом к лицу я сам увидел. И вот теперь только на самом деле на себе я вполне познал и уразумел и твердо уверовал, что Сама Истина есть Господь, и что Он есть сущая любовь и милость и превосходит всякие пределы Своею любовию и неизглаголанною и неизреченною Своею милостию».

Тогда старец, услышав это, очень обрадовался и говорит: «А как ты это познал и как тебе это открылось?» — «Тебе, отче, известно, что со мной даже до сего времени было и что в моей душе и уме происходило против Бога, что мне казалось даже до сего времени, что я Богом совершенно оставлен и что Он так на меня разгневался за все это, что я даже не смел воззрети на Него и очей своих возвести на небо. Но, исполняя данную тобою, отче, мне заповедь, за послушание по благословению твоему я понуждал себя постоянно держать Иисусову молитву и во уме своем, и устами, и сердцем.

И вот как-то, целый день занимаясь своим послушанием, я все время старался молитву держать. И по окончании своего послушания только что сел, чтобы умною молитвою заняться, как вдруг всего меня осиял какой-то неизреченный свет. И благодать Божия до такой степени меня объяла, что я чувствовал, что я был в это время в объятиях Божиих и весь в Бозе и Бог во мне. И был в каком-то особенном восхищении и в большом удивлении с неизреченною радостию и с умилением. Тут же и вопросил Бога как бы лицом к лицу (только не устами, так как я и сам не мог познать сего, был ли я в это время в теле или вне тела, только я знаю, что духом я был соединен с Богом), говоря: “Господи! Неужели Ты на меня, грешного и недостойного, не гневаешься и не до конца оставил меня и даже еще ко мне неизреченно милостив и человеколюбив, чего я недостоин, не смел даже и подумать о сем, ниже ожидать, столько Тебя прогневавши”. И тут не могу я изъяснить устами, что я в это время почувствовал и что душа моя от Него услышала, — одно только я знаю, что в это время я был соединен с Ним и в благодатных Своих объятиях Он мне вещал: “Нет, Я тебя не оставил и не гневаюсь, но, как видишь, одну только имею любовь и милость к тебе!” Боже мой, и я от этого сладкого гласа Его в такую неизреченную хвалу и благодарность излился пред Ним, что после только почувствовал, что из естественных очей моих сладкие слезы умиления, благодарности и радости как град катились, орошая всего меня, и весь я пламенел любовию к Богу неизреченною, и ум мой в это время был весь как свет, ничто земное не помышляя, но все это время изливался пред Владыкою своим, воспевая и восхваляя неизреченную Его милость и неизглаголанную любовь к человекам.

Несколько часов я находился в таком божественно благодатном состоянии и не заметил, как это время прошло, потому что я тогда только почувствовал, что я пришел в свое естественное состояние, когда услышал, что уже колокол возвещает к утрене. И тут только я встал со своего низменного стула и почувствовал неизреченную сладость и радость в душе своей, а в уме сама Иисусова молитва лилась без всякого с моей стороны понуждения, а в теле такая легкость сделалась, и здоровьем оно укрепилось, что как будто бы несколько пудов камня с меня свалилось».

По прошествии немалого времени отец Нон очень сильно заболел и долго пролежал в тяжелой болезни, так что трудно ему было держать в уме и сердце Иисусову молитву. И отец Нон оставил ее, поэтому и она от него отошла. А может быть, и потому еще, что он твердо уверился, что она его уже не оставит, считая, что он своими трудами ее стяжал, и начал уже в уме своем других немощи осуждать. По выздоровлении своем начал скорбеть, что молитву потерял, и в скорби своей вопрошал у старца о причине того, скорбя, что не имеет уже тех прежних дарований и утешений, которые имел прежде при молитве.

На это старец отвечал ему: «Не все тебе услаждаться, но надо немного и поскорбеть и потерпеть, потому что благодать умной молитвы дана была тебе не по твоим трудам, а по милости Божией и за молитвы отца твоего духовного, иначе ты никак без особой помощи Божией не смог бы освободиться от гибельного последствия прелести. А когда приобретешь ты молитву своими трудами и скорбями, то получишь награду и будешь стоять уже твердо».

Иеросхимонах Феофан

Иеросхимонах Феофан 15 лет жил в Кавсокаливском скиту в маленькой каливе с церковью с полным вниманием к безмолвию. Рукоделием никаким он не занимался, ибо оно мешало ему заниматься молитвой и приводило в смущение, телесное же содержание его ради чистой молитвы было обезпечено отцом Иеронимом, к которому он приходил на совет два раза в год. Церковное правило он читал по книгам, а Иисусовой молитвой занимался в келлии, сидя на низком стульце, по Добротолюбию, сначала по часу, потом по два часа и по три, а далее по четыре, по пять и по восемь часов.

Однажды при свидании с духовником отец Феофан сказал ему: «Когда я сижу и творю молитву, то иногда, случается, забудусь и слышу, что кто-то поучает меня разными притчами, подобно тому как написано в книге Макария Египетского». Духовник сказал ему: «Ты спросил его, кто он такой?» Он отвечал, что однажды он спросил его: кто он, беседующий с ним? Ответ был такой, что он — Тот, Который преподал вам Евангелие! «С того времени я слышу другой глас — вражий, который все хулит и помрачает. Иногда по окончании молитвы и беседы этот глас вражий проговорит: “Вот жид наставил тебя. Для чего ты этой молитвою занимаешься? Нынче она уже вышла из моды и никто ею не занимается”. И очень часто этот бес докучает мне разными прилогами, особенно когда читаю правило. Однажды только я начал читать полунощницу, бес начал свое болтать: “Вот ты уж несколько дней не варил ничего, нынче свари что-нибудь, а то изнеможешь!” А я читаю и не обращаю внимания на его слова, а он все продолжает свое: “Свари кушанье хотя для кота, а то ты его заморишь. А знаешь ли, что сваришь? Свари борщ. Трава есть, положи луку, пережарь его — и выйдет вкусный борщ!” А я все молчу. К концу утрени он начал приставать: “Что же, сваришь ли? Скажи мне. Коли не сваришь, то я буду плакать!” Я заметил это слово и подумал: “Неужели и бесы плачут?”

Впрочем, я не послушался его, не стал варить ничего, а в девятом часу взял хлеба, маслин и смокв и поел. Потом вышел из келлии, сел на завалинку, окинул взором окрестность: кругом горы и холмы дикие, вдали море безконечное — и предался размышлению: “Вот какая моя жизнь, по пословице, “желтенькая”, и какое безвыходное мое положение: скорби да скорби, лишения и больше ничего. Увы, какая моя жизнь безотрадная!” От сего сжалось сердце мое, напала печаль, и я начал плакать. В это время мне говорит в сердце голос: “Вот видишь ли, как бес в тебе плачет, он хитро исполнил свое обещание!” Услышавши такое вразумление, я ободрился и спросил: “Как же это можно поверить, что это во мне бес плакал, а не я сам?” На это ответ мне был такой: “Ты сам рассуди, от каких мыслей ты начал плакать? Враг внушил тебе, что ты проводишь жизнь скорбную, безнадежную и что твое положение безвыходное, как будто впереди лучшего состояния не будет, а все кончится ничем. И вовсе помрачил твою память о воздаянии в вечности за твои труды, как будто ты не ради спасения живешь в пустыне и терпишь многие лишения. И ты в таком случае забыл напомнить себе слово Евангелия: “Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех” (Мф. 5, 12). И вот ты от духа уныния начал вместе с ним плакать. И вот для духовного опыта твоего показано тебе, каким образом бесы плачут в сердцах людей нерассудительных”.

Много обманывал меня бес, стараясь отвлекать меня от созерцательной молитвы, которую он очень не любит, и, если когда случалось в молитве созерцать какое видение, тогда бес старался это помрачить разными сомнениями: что это мечта была, а не истинное видение, игра воображения, что этому не должно верить, что это есть прелесть и подобное тому».

Духовник спросил его: «Каким образом в молитве приходят тебе созерцания, видения и откровения? Сознательно ли? Ум твой в это время имеет ли свободу верить или не верить виденному, принять или не принять?» Он отвечал, что в это время ум лишается своей свободы и не может рассуждать, но, как во сне бывает, видит, что ему представляется, но не имеет свободы принять видение или не принять. Духовник спросил его: «А в каком положении в это время тело находится?» Он отвечал, что иногда стоя на коленях, а иногда в лежачем положении на полу, а иногда в сидячем положении. Бывает так, что творящий Иисусову молитву на коленях или сидя забывается или будто задремлет. В это время он видит что-либо: или свет, или рай, или ад, а чаще всего видит славу Креста. Иногда видит огромной величины Крест, украшенный радужными цветами, а вокруг него множество предстоящих ангелов, сладким пением восхваляющих Искупителя рода человеческого. «В таком молитвенном положении невольно, как бы в забывчивости, я несколько раз видел Святую Троицу в разных видах небесной славы, обстоимую безчисленным множеством небесных воинств ангельских, и, какая была одежда у Святой Троицы, подобная была у всех ангелов. Если одежда у Святой Троицы была украшена крестами радужными, то же было у ангелов. Однажды молился я Иисусовой молитвою, и внезапно ангелы возвели меня на небо и представили Святой Троице, пред Которою стояла хрустальная купель, и я слышу голос, говорящий: “Крещается раб Божий (имя назвавши) во имя Отца”, и мне показалось, что Отец коснулся Своею рукою моей головы и погрузил меня в воду при гласе “аминь”. Потом — “и Сына” — в это время Сын Своею рукою погрузил меня в воду при гласе “аминь”. Потом — “и Святаго Духа” — в это время мне показалось, что Дух Святой коснулся моей головы и погрузил меня в воду с возгласом “аминь”. Все это время я от страха весь трепетал и потом пришел в себя, но еще долго был в ужасе и весь дрожал, недоумевая, что это со мною сделалось».

Духовник сказал ему, что святые отцы советуют таковые правдоподобные великие предметы принимать с осторожностью: ради истины — может быть, они истинные, не проклинать их, и ради прелести — может быть, они неистинные, вполне не доверять им и не принимать их. Он отвечал: «Я и сам имею их под сомнением. Бог их знает, истинные ли они или ложные, это трудно понять. Да к тому же и злой дух старается все эти видения помрачить и вовсе уничтожить, уверяя, что все это произошло от вольной моей фантазии, и более ничего. Но иногда он от злости выйдет из терпения и против воли скажет правду, особенно когда случится посидеть с Иисусовой молитвою долго и приидет просвещение. В это время враг молчит, ничего не говорит, но слышит ли он что из просвещения и понимает ли его, этого я верно не знаю, а только нередко слышал его по окончании просвещения говорящим мне: “Вот жид наставил тебя”. А чему наставил, того едва ли он знает, потому что никогда о том не говорил, а верно, что только догадывается. Но диавол — мастер искусный подделываться под глас истинного просвещения, и он часто таким образом обманывал меня, по слову Священного Писания: “Аще диавол преобразится в ангела светла, почесому разумеем” (2 Кор. 11, 14)».

В разборе созерцаний вся опасность заключается для внутреннего делания и для безмолвников, и для общежительных. Для этого необходим опытный путеводитель. Потому духовник просил отца Феофана, чтобы он все открывал ему и ничего не скрывал бы — ни худого, ни доброго, ибо прелесть всегда обманывает нас с доброй стороны.

Он обещал исполнять это строго, и действительно 15 лет он во всем открывался, и эти годы прошли благополучно. После этого он заметно стал скрытен и вознослив. Ради многих созерцаний, которые были ему дарованы от Бога, он, вероятно, вознесся и впал в гордость, стал утаивать от духовника некоторые видения под предлогом, что духовник жизни ниже его, а потому и не может рассуждать или понимать высокие видения и откровения. Однажды при посещении духовника он рассказал ему о некоторых своих видениях и потом проговорился так: «А о некоторых видениях не велено говорить тебе». Духовник с удивлением взглянул на него и сказал: «Поздравляю вас с прелестью!» От этого он, застыдившись, покраснел. Потом духовник начал убеждать его, что это неправильно и что в этом его ошибка: «Надобно бы было рассудить и принять во внимание то, что 15 лет ты открывал мне все твои видения. А теперь по какой причине это не позволяется?» Он отвечал: «Ты не можешь по причине твоей многозаботной жизни рассуждать о высоких видениях!» Духовник спросил его: «Скажи мне, какие это чрезвычайные видения, которые тебе не велено открывать мне, и что может быть выше видения Святой Троицы? Однако ты не имел запрещения рассказать мне о том, и я сему поверил, потому что на это есть указание у святых отцов. О сем говорят святитель Григорий Богослов и преподобный Исаак Сирин, что подвизающиеся в молитве и богомыслии сподобляются видения Святой Троицы». Он на это так отвечал: «Когда я на лодке плыл к тебе, тогда волны морские говорили: “Свят, Свят, Свят Господь Саваоф”. Ветер дул и говорил то же, птицы пролетали и выговаривали то же, горы и холмы возглашали то же, древа говорили то же, и также камни вопияли то же. А другое видение, о котором не велено говорить тебе, было то: однажды я видел великий храм на небе, у которого купол был ужасной величины. Когда я пустил свой ум в него, то он устремился в безконечность, и я, убоявшись, как бы он совсем не ушел туда, поспешил возвратить его оттуда».

На это духовник сказал ему: «Вот видишь ли, отец Феофан, я справедливо поздравил тебя с прелестью. Выслушай мое объяснение. Когда я был еще в мiре, мне случилось прочитать Шестоднев святителя Василия Великого, в котором есть объяснение 148-го псалма, где Василий Великий говорит, что некоторые думают, будто поименованные в псалме творения, одушевленные и неодушевленные, непосредственно хвалят Творца, но это несправедливо, ибо они не имеют разума, а другие и чувств не имеют. Только разумные творения имеют способность хвалить Творца за многоразличную красоту и премудрую гармонию природы, а сама природа не имеет сознания хвалить Творца своего. Хотя и приходили ко мне некоторые пустынники и говорили противное сему, но я сего никогда не приму. Вот видишь ли, старче, как святой отец разрешил твое видение? А прелесть знала, что я об этом предмете имею правильное познание, потому и не велела тебе сказать мне о сем, дабы надуть тебя самомнением, что будто бы ты умнее дурака — духовного отца твоего. Так же и другое высокое видение твое, о котором не велено объяснять мне, пахнет тоже прелестью, ибо виденный тобою великий храм являет свободную игру демонского воображения вещественного, и ты имел в то время свободу твоего ума, который ты мог возвратить назад к себе, ибо в истинном видении этого не бывает — там только ум видит то, что ему показывается, но не имеет свободы сократить или умножить, продолжить или остановить видение. Смотри в Добротолюбии объяснение о сем преподобного Григория Синаита — разговор его с преподобным Максимом Кавсокаливским, когда святой Григорий спросил его, во время восхищения ума имеет ли он свободу? Преподобный Максим отвечал: “Нет, ум тогда не имеет никакой свободы своей, а только водится благодатию”. Поэтому и другие святые отцы единогласно говорят, что истинное благодатное видение должно быть всегда невольное, за которое человек не отвечает, а за вольное принятие видения человек отвечает. Потому-то святые отцы советуют, чтобы добровольно ничего не принимать и даже ничего не желать видеть или слышать, хотя бы что показывалось и истинное. Даже и снам никаким не верить, ибо через веру в них многие погибли. Даже и невольному видению не должно верить совершенно, без рассуждения и откровения о сем опытным, но всегда иметь оное под сомнением, ибо один Бог весть оное — истинное оно или ложное».

Хотя отец Феофан говорил, что он и сам сомневается в своих видениях, но последствия показали, что он им доверял и скрывал от духовника, а потому и уклонился в прелесть — поверил своему сердцу. Когда духовник спросил его, в каком положении он находит свое тело после видения, он отвечал, что иногда стоящим на коленях, а иногда распростертым на земле, «а иногда помысл противу воли моей понуждает меня простираться крестообразно на землю для созерцания». Это последнее удивило духовника, ибо обнаружило грубую прелесть. Вот где он ошибся!

С того времени заметно стало в нем смущение, оттого и вид переменился, и он часто стал жаловаться на жестокую хулу на Бога, которая очень смущала и отягощала его до того, что он начал тяготиться безмолвием. Хотя он и читал, что хула на Бога попускается от Бога за гордость, но он этого не приложил к себе, ибо дозволил себе принимать явные мечтания. Однажды он сказал духовнику, что, когда он служит, тогда видит ангелов, а этого не должно бы принимать и верить сему. И хотя отец Феофан принял постриг в схиму от духовника, он не считал себя зависимым от него, как и сам сказал о сем духовнику, что глас Божий, который он часто слышит в сердце своем, сказал ему так: «Покуда ты слышишь в себе глас, потуда будешь зависеть от меня непосредственно, а, когда утеряешь его, тогда будешь зависеть от твоего старца!» И часто глас внушал ему о богаче, потерявшем свое богатство, — как ему тогда бывает трудно, тяжело, стыдно и бедственно и что подобное тому бывает и духовному человеку, потерявшему свое духовное богатство. Но и враг часто хвалился и угрожал ему тем, что выгонит его из Святой Горы, оклеветав его еретиком. И это сбылось таким образом.

Однажды он разговорился с духовником и увидал у него на столе лежащую книгу — толкование Апокалипсиса, переведенное с немецкого языка на русский, сочинение госпожи Геон. Он, развернувши, немного почитал, и книга понравилась ему. Он попросил дать ему прочитать ее. Духовник сказал ему, что книга сочинена женщиной-еретичкой и ее в России запрещено читать, хотя и полезно для любознания прочитать ее, но давать другим для прочтения вредно, ибо она указом запрещена: «Возьми и прочитай, но никому не показывай ее и не говори о ней». Он обещал так сделать, но не сдержал своего слова. Содержание книги ему понравилось, он увлекся ею и по неосторожности начал хвалить ее перед другими монахами. Случилось, что некоторые знали, что в России эта книга, как еретическая, запрещена для чтения. Начали с ним спорить о ней, а он начал защищать. И вот от этого спора другие огласили его еретиком. Он, услыхавши о том, смутился и задумал оставить Святую Гору. Духовник увещевал его иметь терпение, что это пройдет, но он имел большую причину удалиться — по причине отяготившей его хулы.

Однажды он пришел к духовнику и говорит ему: «Что я буду делать? Не могу более терпеть от стужения хулы, непрестанно день и ночь она мучит меня, не дает мне ни малейшего покоя, только немного отрады и получаю от посещения людей, а как только гость ушел от меня, хула опять мучит меня. Этот страшный, адский, несносный вопль доводит меня до сумасшествия, и я начал бояться, как бы не потерять ума. Благослови продать келлию и отправиться в Иерусалим. Может быть, это искушение рассеется!» Духовник, убоявшись этого, принужден был дать ему благословение отправиться в Иерусалим.

Когда он имел правильное духовное устроение и ясно слышал глас в себе, тогда лицо его было облагодатствовано и с ним беседовать было приятно хотя бы и две ночи, но, когда он прельстился, лицо его сделалось грубое и разговоры его стали неприятны.

Живя в Иерусалиме, он занялся торговлей картинами, хотя монастырь Русик содержал его. Мечты принимал до самой смерти, а когда умирал, три дня был без языка и страшно мучился.

Схимонах Виссарион

Схимонах Виссарион был неграмотный. По наставлению духовника он воздерживался от празднословия, понуждал себя держать молитву Иисусову, тщательно открывал духовнику все худое и доброе и во всем его слушал. За это благодать утешала его частым умилением, слезами, кротостью, смирением и усердием к подвигам.

Как-то вечером пришел к нему в келлию один старый монах, тоже неграмотный, и они беседовали все о духовном. Между прочим, отец Виссарион задал старцу такой вопрос: «Как надо исповедоваться духовному отцу? Обо всем ли нужно говорить ему — как о худом, так и о добром, о грехах и о добрых делах? Потому что духовник всегда спрашивает меня о том и о другом: как я молюсь, как воздыхаю, как стенаю и как плачу». На этот вопрос старец ответил ему так: «На исповеди надо говорить отцу духовному только об одних грехах, а о добрых делах не следует говорить ему, ибо это есть тщеславие».

С того времени отец Виссарион на исповеди не стал уже более открывать духовнику своих духовных действий, хотя духовник и часто напоминал ему, что он нехорошо это делает, потому что от этой скрытности могут быть последствия очень дурные. Однако тот не слушал духовника, вразумляющего его. Враг, заметивши, что отец Виссарион сложился с помыслом, чтобы не открывать духовнику свои духовные действия, начал надувать его фарисейским духом, безпрестанно внушая ему, что он несть якоже прочии человецы. «Ты живешь лучше многих других в обители, — говорил ему помысл, — посмотри на себя и на других, ибо ты всегда в труде находишься, шьешь одежду на всю братию, держишь молитву, имеешь умиление, часто плачешь, ничем не грешишь. А вот около тебя живут лентяи, тунеядцы, празднословцы и пьяницы. Ты святой, а они грешники». Мало-помалу отец Виссарион начал принимать таковые и подобные им помыслы и уже начал убеждаться, что он в самом деле святой, а прочие не таковы, как он. Вследствие такого возношения молитву он оставил, а за ней и сокрушение, умиление, и слезы, и воздыхания, и все благое действие. А вместо них у него появились грубые страсти: гордость, гнев, осуждение и непослушание.

Однажды он разговаривал с помыслом, который спросил его, знает ли он, с кем разговаривает? Виссарион отвечал ему, что он этого не знает. Помысл сказал ему: «Я Христос, пришел к тебе жить в твоем сердце, и теперь ты во всем слушай меня». Отец Виссарион этому поверил и возрадовался. После этого происшествия он еще более возгордился. Более прежнего стал приражаться с братиями. В церковь стал ходить редко, особенно к утрене. Также и от святого причастия стал уклоняться, что духовник скоро заметил и за то обличал его и бранил, старался уверить его, что он совсем переменился и теперь слушает злого духа, который погубит его, хотя тот и считает его за Христа. Но отец Виссарион не внимал старческому обличению и во всем противоречил ему и укорял его, потому что злой дух внушал ему, что духовник его есть великий грешник, и советовал ему, чтобы он бежал куда-либо в другое место жить. Когда духовник укорял его, что он не ходит к утрене, то за это он всегда гневался и роптал на духовника, а иногда, вышедши из себя, во гневе он выражался так: «Кто сделался сам церковью, тот уже не имеет нужды часто ходить в церковь». Также и о частом приобщении Святых Таин он говорил: «Кто имеет в себе Христа, тот уже не имеет нужды в частом приобщении». Эти мудрования диктовал ему лжеучитель его. Об этом по прошествии прелести он сам рассказывал духовнику. Он был уверен, что в нем живет и действует Христос, а потому во всем слушался учения его, не обращая внимания на неправильность учения, которое было вовсе противно учению истинного Христа.

Хотя духовник и часто указывал отцу Виссариону на это, тот ни в чем не верил ему и даже считал его великим беззаконником, а потому и не слушал его и не внимал его наставлениям. Равно и от других отцов отец Виссарион тоже не принимал никаких советов. А потому все более и более помрачался страстями и мечтал о себе, что он великий святой и достоин великих откровений.

Однажды отец Виссарион пришел к духовнику и объявил, что его прислала Божия Матерь и повелела сказать, чтобы истребили самовары, ибо они — идолы, и сказала Она это ему гласом с неба через икону. Духовник уверял его, что говорил бес, а не Божия Матерь, но тот не соглашался и обещал доказать это на деле. Для этого они пришли в церковь, отец Виссарион стал пред иконой Божией Матери, поднял руки и начал говорить вслух: «Божия Матерь, скажи духовнику то, что Ты мне сказала». Но ответа не последовало. Он начал повторять свои прошения, но ответа не было. Сошедшиеся отцы смотрели на это и удивлялись, а Виссарион все стоял с воздетыми руками и вслух вопиял: «Божия Матерь, скажи духовнику!» Икона молчала, а точнее — бес, который обманывал отца Виссариона, ничего не мог сказать в присутствии духовника.

Но и этим отец Виссарион не вразумился, а начал смущаться и гневаться. Тогда духовник приказал отцам взять его и затворить в особую келлию на хлеб и воду. В это время в нем оказалось уже явное беснование, потому что он при этом начал бранить духовника и всех скверными словами. Пробыв в затворе на хлебе и воде две недели, он начал просить чаю и чтобы выпустили его на свободу. Духовник спросил его: «Как же ты просишь чаю, когда сам говорил нам, что самовары и чай есть идолопоклонство, а теперь просишь чаю?» «Прости, батюшка, это была прелесть, — отвечал он, — и я теперь проклинаю ее и уже более принимать и верить ей не буду, только умилосердись и выпусти меня отсюда». Духовник вывел его из затвора и дал ему наставления, чтобы он впредь все открывал ему и не верил своему рассуждению.

Он как будто бы смирился и раскаялся, но это было лицемерно, потому что по прошествии некоторого времени оказалось, что он все еще руководится прелестию и верит ее учению, потому что в церковь оставил ходить под предлогом нездоровья, также оставил и святое приобщение под предлогом, что, кто имеет внутри себя Христа, тот уже не имеет нужды в частом приобщении. Никакие увещания и вразумления духовника и всех отцов не исправили его, и он в таком прельщенном состоянии находился лет пять. Один только Бог непосредственно Сам избавил его от такого душепагубного состояния. Это было так.

Однажды он в большом страхе и ужасно перепуганный прибежал к духовнику в келлию и, упав ему в ноги и ставши на колена, взволнованным голосом, задыхаясь, едва проговорил: «Ах, отче, спасай меня, ведь я нахожусь в прелести». «Да я уже пять лет как говорю тебе, что ты находишься в прелести, и ты мне все не верил. А теперь как ты познал, что находишься в прелести?» — спросил его духовник. «Пред этим временем месяца за два, — отвечал он, — на меня напала блудная страсть такая сильная, что у меня в продолжение 30 дней естество не упадало. Разжжение плоти мучило меня день и ночь, наконец вывело меня из терпения, и я принужден был сделать телу моему удовлетворение греховное. И как только я этот грех сделал, тотчас как бы опомнился и ужаснулся этому делу. Вспомнил, что ведь я 11 лет и помыслов блудных не принимал, а теперь вот и блуд сотворил. Совесть моя в эту минуту сказала мне: “Иди скорее к духовнику и расскажи ему обо всем”. Только что я хотел выйти из келлии и взялся уже за дверь, чтобы пойти к духовнику, как помысл, которого я считал за Христа, сказал мне: “Постой, куда ты идешь?” Я отвечал ему: “Пойду к духовнику исповедоваться, что я сделал грех”. “Не ходи, — сказал он мне, — ибо я всем духовникам духовник. Исповедайся мне, и я тебе прощу этот грех”. А я, глупый, и рад был этому, поверил ему и попросил у него прощения, и он простил мне, и я успокоился. На другой день я то же повторил, и совесть моя опять сказала мне, чтобы я пошел к духовнику и исповедовался бы ему, но мой лжехристос опять остановил меня, говоря, что это ничего не значит и я в будущем буду этим наслаждаться. Это объяснение понравилось мне, и я, безумный, поверил ему, а потому с того времени я вполне предался сладострастному состоянию, как будущему блаженству. В этом ужасном состоянии я находился два месяца, в продолжение коих я лишился сна и аппетита, и это так меня изнурило, что я едва мог ходить. Но блудная брань не переставала разжигать меня до самой крайности, и я уже не считал ее за грех, принимал и наслаждался как будущим блаженством. В это время явилась мне покойная жена моя, пришла ко мне в келлию как бы явно, разнаряженная, и начала говорить мне: “Так как ты молился за меня и поминал в молитвах твоих, то я пришла к тебе поблагодарить тебя за это”. Я обрадовался посещению ее и предложил ей, нельзя ли по-прежнему соединиться с нею. Разумеется, отказа не было. И вот я, помраченный, сделал с нею грех, не понимая того, что это была бесовская мечта. Изнемогая телом и душою, я ежедневно насиловал свою природу сладострастием. Сегодня, сделавши грех, я вдруг испугался, пришел в ужас и трепет и в отчаянии проговорил: “Господи, ведь я неграмотный, может быть, я нахожусь в прелести?”

В эту минуту я услышал с неба грозный глас, говорящий мне: “Окаянный, уже ангел-хранитель отступил от тебя, и ты скоро взбесишься. Иди скорее к духовнику и расскажи ему все”. Вот как я узнал свою прелесть и прибежал к тебе, чтобы рассказать тебе обо всем со мною случившемся. Теперь прошу тебя, отче, помоги мне в моей беде и спаси меня, как знаешь. Признаю себя во всем виноватым пред Богом и пред тобою, что не слушал твоего вразумления. Но теперь возвращаюсь к послушанию, как блудный сын».

Духовник, видя его истинное сознание и сокрушение, приказал ему сделать подробную исповедь. По окончании ее духовник вопросил его: «Так как ты при помощи Божией познал теперь прелесть свою, что диавол прельстил тебя, и ты по невежеству твоему подчинился ему и слушал его учения, то с этого времени ты отрицаешься ли от него и от всего учения его?» Он отвечал, что отрицается от него и от всего учения его. Потом духовник прочитал ему разрешительную молитву и притом дал ему наставление, как ему противодействовать нападению бесов, которые не замедлят напасть на него со всею бесовскою яростию своею, и сказал ему: «Иди теперь в келлию твою и немедля затвори окно, а потом какое будет нападение на тебя от лжехриста твоего и его служителей, тогда приди ко мне и расскажи о том. Но смотри, отнюдь не бойся устрашения их».

Отец Виссарион пошел в свою келлию, а духовник молился за него. Но не прошло и получаса, старец Виссарион прибежал в келлию к духовнику в большом страхе, упал ему в ноги и с плачем едва проговорил: «Ах, батюшка, какая мне беда! Как только я пришел в келлию и едва успел затворить окно, как бесы наполнили мою келлию с ужасными криками и воплями, заорали на меня: “Ах ты, проклятый, и ты еще дерзаешь отбиваться от нас! Нет, ты наш, ты нам поклонился и предался, и сто духовников не отнимут тебя у нас”. И чуть было не разорвали меня на куски. Что я буду делать? Они, проклятые, доконают меня, и я уже боюсь идти в келлию мою». Духовник сказал ему: «Вспомни, отец Виссарион, что я многократно говорил тебе о сем, что этот лжехристос, которому ты по невежеству твоему доверился, как истинному Христу, по разоблачении его обмана будет искать погибели души твоей. Вот теперь это сбылось. Теперь он с бесами уже ищет погубить тебя. Но ты надейся на Избавителя твоего Господа и на молитвы отеческие, и не бойся его, и нимало не смущайся от угрожения и обличения его, ибо ты пострадал от сокрытия от духовника на исповеди своих действий. По неопытности и невежеству твоему принял ты, глупый, зловредный совет подобного тебе невежды, чтобы скрывать от духовника добрые свои дела. Вот с этой-то стороны враг и уловил тебя, потому что враг обыкновенно подвижников уловляет всегда с доброй стороны. Потому святые отцы и написали нам из своего опыта, чтобы исповедовать духовному отцу все, что есть, не более и не менее, как злое, так и доброе. И ты сам, покуда держался этого правила, открывал духовнику все доброе и худое, ты был благополучен, а, как только ты принял от другого невежды вредный совет и последовал оному, с того времени у тебя все в жизни переменилось с доброго на худое и довело тебя до сумасшествия. Но теперь воздадим славу Богу, что Он наказал и помиловал тебя, просветил тьму твою, и бесы уже так дерзко не будут приближаться к тебе. Держи молитву и не внимай им».

Отец Виссарион пошел в свою келлию. Духовник по прошествии нескольких часов зашел к нему и спросил у него, что теперь бесы делают с ним, безпокоят ли его по-прежнему? Он отвечал, что «теперь так не безпокоят меня и внутрь келлии не входят, а все толпятся около двери и окна, ужасно кричат и скверными словами бранят меня, скрежещут зубами и угрожают».

На другой день бесы стали удаляться, а чрез неделю он уже не слыхал голосов их. Но вместо гласов бесовских у него в воображении появились разные огненные и радужные колеса, машины и разные фигуры, которые очень смущали его и безпокоили. Намерение врага было, чтобы хотя таким образом отвлечь его от покаяния и тем попрепятствовать его спасению. Но благодать Божия и это хитрое препятствие вражие уничтожила, и он стал жить в послушании и успокаиваться. Впрочем, здоровье его расстроилось и он, все время болея, жил при больнице, потеряв свое первое благодатное устроение.

Схимонах Варсонофий

Схимонах Варсонофий любил заниматься молитвой, имел дар умиления и слез, но вопреки своему духовнику слушал других старцев, которые советовали ему удалиться в уединение, дабы сохранить эти дары. И он с того времени стал постоянно просить духовника, чтоб отпустил его на безмолвие. Духовник часто показывал ему из писания, что его послушание гораздо выше безмолвия и что сама молитва, и умиление, и слезы даны ему ради послушания, но он все слушал чужих старцев и однажды тайно ушел за Афон во уединение и едва не погиб на пути: сильный ветер свалил его в пропасть, и он едва удержался за куст, воротился назад с раскаянием, но по малом времени опять стал проситься на уединение. Духовник уверял его, что это желание у него не от Бога, а от зависти врага, ибо враг, видя его обогатившимся через послушание многими духовными дарованиями, приискал средство обмануть его желанием уединения, к чему отец Варсонофий вовсе не был способен. И, чтобы на самом деле опытом показать, что все те дарования, которые он имел, даны ему от Бога в утешение ради злострадания, которое он терпел во многотрудном послушании, духовник сказал ему: «Иди на безмолвие на Троицкую келлию на 30 дней и опытом узнаешь истину моих слов, потому что в продолжение этих 30 дней ты не будешь иметь ни умиления, ни слез, и это послужит тебе указанием не искать прежде времени ничего выше меры своея!»

Отец Варсонофий с радостью принял этот совет и в тот же день ушел на келлию.

По прошествии 30 дней он пришел к духовнику и, поклонившись, сказал ему: «Так случилось, как ты сказал: как только я вышел за порту, так все действия у меня уничтожились. Теперь прошу прощения и более не буду желать уединения».

Но недолго держал он обещание, потому что советы его со многими пустынниками опять сбили его с толку и он опять стал проситься, докучать, чтобы отпустили его на уединение, а в противном случае уйдет без благословения.

Духовник, видя его непреклонную волю, отпустил его. К нему прилепился такой же прельщенный монах Кассиан. Вышли из обители и пошли за Афон, там купили себе каливу, пожили в ней полтора года, приходят в монастырь и просят, чтобы опять приняли их в обитель. Духовник вопросил их: «Что вы так скоро соскучились в пустыне?» «Испытали, и довольно для нас! В полтора года мы и двух утреней не прочитали как следует, все некогда было за беседами и советами, и вот тары да бары, делали святые вечера, а службою Божиею не было времени заняться».

Хотя они были приняты, но, пожив год, опять вышли, а через полгода опять возвратились и, чтобы утвердиться в обители, приняли схимы. Но и это средство не прибавило им самоотвержения и не исправило их развращенной воли, ибо они через год опять вышли из обители, и опять возвратились, и опять вышли, и, наконец, торжественно признались, что потеряли благодать общежительную и уже более не могут жить в общежитии. И, в последний раз вышедши из обители, вдались в мелкие суеты и разные спекуляции и вовсе забыли искомое ими безмолвие. Приобрели большую келлию, начали производить без дозволения монастыря большие постройки, монастырь же им воспрепятствовал, они пошли в кинот судиться с монастырем. Кинот решил дело в пользу монастыря; они не покорились решению собора, а захотели идти в Солунь — судиться у паши и у консула. По этому случаю Варсонофий пришел к духовнику за советом, духовник разоблачил перед ним намерение диавола, который под благовидным предлогом, якобы ради уединения и безмолвия, вывел его из обители, а потом вовлек его в любостяжание, и опять под благовидным предлогом — ради пропитания. И вот нестяжательный отшельник, вышедши из обители без копейки, теперь оказался стяжавшим келлию в 2000 рублей. «И вот враг, — сказал ему духовник, — выпросил через это средство выгнать тебя из Афона, и если ты благоразумен и придержишься внимания, то сам можешь это уразуметь и при помощи Божией разрушишь вражии советы. Послушай моего совета, оставь тяжбу, продай свою келлию и удались в безмолвие и спасешься».

Но он не принял старческого совета, пошел в Солунь; там отказали ему, также в Константинополе. От этого он смутился, уехал в Россию и совсем оставил монашество.

Схимонах Иларион

Схимонах Иларион (Домрачев) в 1872 году прибыл на Афон и поступил в Русский святого Пантелеимона монастырь. Будучи по образованию семинаристом, он был назначен в канцелярию заниматься там письмоводством. Духовник отец Иероним, дабы удержать его в обители, велел ему заниматься умносердечной молитвой и сам же стал обучать его художественному способу оной. По времени отец Иероним благословил ему днем для уединения ходить в лес и вечером возвращаться в обитель. Отец Иларион в точности исполнял это. Утром прослушав утреню, литургию и напившись чаю, уходил в лес, в коем он сделал навес из досок от дождя и солнца и под оным, подмостив доски, оставался в укромном месте весь день, составляя черновые ответные письма благодетелям за жертву и не будучи никем безпокоим; вечером же приходил в монастырь к трапезе и, что только находил там, тем и довольствовался, утреннюю же трапезу пропускал, оставаясь не евши до вечера. Так прошло 15 лет, а всего на Афоне 19 лет. К этому времени отошли в вечность старцы Иероним и Макарий.

Прервалась его такая жизнь по случаю нужды на Новом Афоне учителя для школы. Он поехал за послушание и занял должность учителя с абхазскими детьми при Ново-Афонском монастыре. Пробыв же в этой должности три года, он соскучился без уединения, к которому довольно уже привык, ибо молитва умносердечная требует полного уединения, безпопечения и совершенного спокойствия духа, которое постоянно прерывается от соприкосновения с суетой. Отец Иларион отказался от должности учителя и ушел в Кавказские горы верст на север за 200 от монастыря в совершенно безлюдное место Бабук[1], где прежде жили черкесы, так что птицы, не видя прежде людей, нисколько не боялись новоявленных для них живых существ, так что даже садились на них. Прожив там некоторое время, он возвратился на Афон, в свою Пантелеимонову обитель, и стал снова заниматься в канцелярии. Но пустыня на Кавказе сделала его уже неспособным жить в монастыре, и он по некотором времени решил снова поехать на Кавказ, сказав, что в монастыре он не может вызвать таких чувств в сердце, какие имел там, в кавказской пустыне, при полном уединении от людей и безпомощности, когда волей-неволей приходится обратиться с сердечной молитвой к Богу, будучи побуждаемым нуждой, тогда как в монастыре он, будучи всем обезпечен, не в состоянии бывает вызвать сам те чувства упования, преданности и благодарности ко Господу, но особенно любви к Богу, которую отнимает суета и все земное и временное привлекает к себе и отвлекает от Бога и вечности.

Уехав с Афона, он по прибытии на Кавказ снова отправился уже прямо в необитаемое место Бабук, а потом перешел и в другую местность, за хребет Кавказских гор, где находится станица Баталпашинск, поселившись от нее в 35 верстах, тоже в необитаемом месте, откуда ходил в станицу не более раз двух-трех в год за провизией. Приобщаться же ходил в расположенный недалеко женский Преображенский[2] монастырь. Прожив на Афоне 22 года, он не мог забыть его и часто писал к своим близким друзьям письма, описывая в них свою пустынную жизнь, о внутреннем духовном делании, об Иисусовой молитве и о художественном способе ее. Часто обращался за советом к грузину иеромонаху отцу Феодосию[3] и иеромонаху отцу Макарию, которым доверялся и открывал свою совесть и духовное состояние. Друзья его, получая письма от него, делились между собой новостями, так что интерес возбуждался постепенно какими-либо новыми проявлениями духовного делания. По всему видно было, что отец Иларион не поверхностно занимался умносердечной молитвой, но вошел в самую глубину ее, хотя еще в трудовую, ибо если бы ему была дана от Господа благодатная, то она должна бы всячески быть соединена с глубоким смирением, но этого-то и не было особенно заметно. В письмах своих он часто употреблял выражения, что он «причащается Божеского естества и пиет вечную жизнь»… Если он это ощущал, то мог бы открывать своему духовному отцу только, а не другим, да еще письменно. Конечно, понятно, с каким интересом читались его письма и какое составили о нем понятие, что-де в наше время проявился такой человек, который своим опытом изведал все сокровенное духовной жизни, завещанное древними подвижниками. Стали относиться к нему с безграничным доверием, считали за великое счастье получить от него письмо. Вероятно, он понимал хорошо, как его ценят у нас здесь, на Афоне. Да и в России он стал известен. Однажды из Глинской пустыни нарочно был к нему послан с приглашением жить у них в лесу недалеко от Илиодоровского скита, и он хотя и поехал, но прожил там не много. Все это привело его к самомнению, так что он стал много доверять собственному уму своему, поставляя его выше всякой критики, почему в письмах своих стал высказывать уже положительно о каком-либо духовном проявлении как бы уже утвержденное святыми отцами. Таким образом он мало-помалу дошел до убеждения, что, творя молитву Иисусову, он в имени Иисус чувствует присутствие Самого Господа, почему и думает, что имя Иисус есть сам Бог. Но чтобы вполне убедиться в этом, он вопрошал письменно некоторых архиереев, но из них один только ответил ему так: «По теоретической его стороне ищите разрешение этого вопроса в книгах епископа Феофана Вышенского, а с практической — в своем сердце, если в оном есть смирение». В этом ответе слышится усмотренное им в вопрошании отца Илариона кичение разума, тогда как пустыннику, занимающемуся умносердечной Иисусовой молитвой, прежде всего требуется смирение, без которого молитва будет фарисейской, а не мытаревой, к каковой только и благоволит Господь. Святой авва Дорофей, чтобы предупредить развитие самомнения у своего ученика преподобного Досифея, когда тот стал часто вопрошать его о значении некоторых текстов Священного Писания, послал его к преподобному игумену Сериду вопросить, предупредив того, чтобы тот поругал и даже побил его и сим привел бы его к смирению. Так и архиерей поступил, укорив отца Илариона, как бы не имеющего смирения, сказав: «Если есть в сердце смирение», заставляя его всмотреться в сердце и узнать, что там есть — смирение или кичение? Показал ему своим замечанием, что вопрос его не от смирения, ибо ему надо более плакать о грехах, а не богословствовать, да еще делать неизвестное Церкви положение догмата, что вправе устанавливать только Вселенские соборы. Но отец Иларион не вразумился мудрым замечанием архиерея, а стал искать уже у практиков на Афоне разрешение оного. Так, он писал иеромонаху Агафодору, прося его собрать мнение у разных старцев, занимающихся Иисусовой молитвой, чтобы они из своей практики оказали бы ему, как им кажется это его мнение. Просил также попросить отца Хрисанфа, Ильинского скита, чтобы и тот прислал ему свое мнение о его книге. Сей последний написал разбор его книги всей на десяти листах большого формата; некоторые главы отец Хрисанф одобрил, а некоторые раскритиковал за неправильное толкование о имени Иисус, что оно не может быть Богом, ибо одно только Существо Его есть Бог, а имя — именование только Бога, ибо если имя Его назвать Богом, то это будет обоготворение имени, что есть пантеизм (всебожие), т. е. обоготворение природы, и тогда будет не один Бог, как мы и исповедуем, но будет и еще Бог, кроме Его Существа, Которое для нас непостижимо. Но отец Иларион не вразумился таковыми замечаниями, но силился разрешить теоретическую сторону практикой, забыв, что все догматы были разрешены святыми отцами по откровению Священного Писания Святым Духом, а не практикой и логикой человеческой, почему и стоял на своем и сильно раздражился резкими замечаниями отца Хрисанфа, а с ним вместе и на иеромонаха Агафодора, которого он просил усердно попросить отца Хрисанфа высказать свое мнение о его догмате.

Отец Хрисанф, написав рецензию, прислал ее к иеромонаху Агафодору, прося его отослать рецензию к отцу Илариону, ибо не знал его адреса. Иеромонах Агафодор послал ее со своим письмом, в котором писал отцу Илариону, что по его просьбе отец Хрисанф высказал ему свое мнение в рецензии, для него только написанной им, а не для «печати», и что отец Иларион, что пожелает, может заимствовать из нее для своей книги «На горах Кавказа», а остальное уничтожить. Книгу отец Иларион намеревается издать вторым изданием, ибо он первое издание пожертвовал в Преображенский женский монастырь на Кавказе. Цензор протоиерей Боголюбский одобрил ее и не захотел изменять мнения отца Илариона о сей молитве, т. к. отец Иларион молился ею 40 лет и никогда не отделял имени от Самого Существа, что и невозможно. И в постановлении Святейшего Синода было выражено, что в богословии еще можно разделять, но в молитве оно становится единым (каковою практикой отец Иларион и обманулся), так как ум во время молитвы не может устремлять внимания своего разом на два предмета. В этом смысле цензор протоиерей Боголюбский и не стал осуждать такого выражения, не придал большого значения, но полагал, что на практике так и должно быть; он не предусмотрел, что отец Иларион, воспользовавшись пропуском его книги, станет и богословски утверждать то же самое, т. е. что имя Иисус — Бог. Вследствие его такого самомнения он написал на Афон своему другу монаху Акепсиму, что на Афоне есть еретики, безбожники, богохульники, и тут поименовал отца Хрисанфа, иеромонаха Агафодора, отца Денасия и других нескольких человек, не соглашающихся с его мнением. Монах Акепсим немедля сообщил и другим это мнение отца Илариона. Перешло оно в скит Фиваида, где и приняли это мнение и стали считать еретиками всех тех, кто не соглашался с мнением, что имя Иисус — Бог со всеми Своими свойствами и совершенствами. Из скита, собственно, и разошлось повсюду это учение, и скитяне завели с отцом Иларионом переписку, и тот старался в своих письмах к ним утвердить их в этом мнении, так что после никто уже ничем не мог их разуверить.

Иеросхимонах Агафодор

Иеросхимонах Агафодор (Буданов) прибыл на Афон в 1869 году. Он оказался достойным учеником отца Иеронима и преемником его духовного опыта, который впоследствии изложил в своем духовном наследии.

В воспоминаниях отец Агафодор записал: «Поступив с братом своим Петром в сию обитель, мы стали проводить новую жизнь, нежели как жили в мiру: ежедневно ходили в церковь, пели на клиросе, раза 2—3 в неделю ходили на откровение и исповедь, приобщались вместе с братиею почти еженедельно. Хотя послушникам полагается по здешнему уставу только через две недели, но бывали на неделе бдения, то ради оных благословенно было и лишний раз, так как перед бдением полагался общий пост[4], то братия приобщалась лишний раз. Особенно действовали на душу наставления отца Иеронима и отца Макария. Хотя и книги читать полезно, но живое слово особенно действует от благодатных старцев, побывав у которых, как на крыльях летишь от них от радости, земли под ногами не слышишь.

И так проходило время незаметно: то церковной службой утешаешься, то причащением и откровением старцам. Через два года мы были пострижены в мантию. После сего еще чаще стали приобщаться Святых Христовых Таин. В церкви особенно стало привлекать внимание содержание слов и их значение, в которых содержится все домостроительство Божие о нашем спасении. Стало более ясно сознаваться великое снисхождение Божие в воплощении Господа нашего Иисуса Христа, Его учение, страдания, воскресение и на небеса вознесение. Особенно содержание службы двунадесятых праздников и воскресной всех восьми гласов. Отец Иероним поучал, что тропари сих праздников необходимо выучить на память и читать их мысленно хоть за неделю вперед, дабы глубже проникнуть в значение предстоящего праздника и уже праздновать с большим чувством и радостью. Никогда, живя в мiру, не приходилось испытывать этого, и вот это-то, собственно, и служило укреплением в монашестве и уже мiрские удовольствия и наслаждения стали казаться жалкими и ничтожными в сравнении с сим духовным торжеством.

И чем более проходило времени, тем более делалась понятной вся служба церковная, даже и псалмы стали нравиться более, тогда как прежде я холодно и рассеянно их слушал и читал. В них много пророческого о воплощении Господа нашего Иисуса Христа, о Его страданиях и воскресении, также и о Царице Небесной. А поучения на великие праздники я с необыкновенным интересом слушал, и чтобы не проронить ни одного слова, старался садиться около самого чтеца, да и сам после и впредь дома еще прочитывал оные, а также и всю почти службу: стихиры, канон и прочее. Канон же пасхальный я выучил весь на память и во всю Пятидесятницу мысленно его пел».

Иеросхимонах Агафодор о молитве

«Нет лучше средства к раскрытию духа молитвы, как хождение в церковь на все службы со вниманием и благоговением. Благодатное действие молитвы мирно углубляет душу в лоно Господа Спасителя, где она без слов молится или пребывает в молитвенном состоянии. Приучать себя молиться одной молитвой Иисусовой для начинающих бывает трудно, и поэтому можно, пока не откроется постоянная молитва, молиться и другими краткими молитвами, к каким бывает более расположение. Когда получишь дар молитвы, тогда можно молиться и одной Иисусовой молитвой, тогда можно молиться и без слов. Относительно же способа для приучения себя к молитве надо знать, что молитва есть дар Святого Духа и искусству никакому человеческому не поддается, а приобретается от усердной молитвы о сем в простоте сердца и с полной верой и смирением».

О смирении, усердии, самоотвержении (его же)

«Усердие же заключается в постоянности упражнений и понуждении себя к молитве, поучении в Священном Писании и размышлении о страданиях Господних».

«Благодать Божия дается за особенное смирение, усердие, самоотвержение человека в исполнении заповедей Господних. Искать же самому оной не должно, ибо она не поддается никакому искусству нашему, но только одному смирению, которое никогда не сочтет себя достойным для получения ее. Поэтому надо об одном только заботиться, чтобы быть всегда в смирении, не надеясь ни на подвиги свои, ни на какие усилия, и единственно повергать себя в смиренном сознании пред Господом, прося у Него только помилования, помощи и укрепления».

«Должно при этом считать себя недостойным никакого от Господа утешения, ни же самого помилования, но молиться холодной принудительной молитвой, а горячая сама придет, если только Господь восхощет вас утешить. Не за утешительную молитву получается награда, а за свою произвольную, холодную, безотрадную, — ибо эта только молитва может быть названа нашей, но она-то и порождает горячую, подаваемую от Господа. Порождают также ее и частые и глубокие размышления о страданиях Господних».

«Молитва Иисусова, хотя и сама способна возжечь в сердце огонь, но при всем этом необходимо подогревать свои чувства размышлением о страдании за нас Господа, любви Его к нам, явленной нам в творении. Сознанием же своих грехов рождается сокрушение духа, чувство покаяния и желание взывать о помиловании ко Господу, невидимо везде присутствующему, и таким только способом душа соединяется с Господом в памяти о Нем, что и есть самое важное, и все способы служат лишь только средством к сему. Суета и попечение мешают много поддержанию сей памяти, почему и приглашает нас святая Церковь устраниться мiра, ум на небеса возвести, отложить всякое попечение».

«Из постоянной же молитвы сердце согревается любовью ко Господу, и оно, избавившись от страстей, прилогов, чувствует некую легкость и веселие, как бы свалив некоторую тяжесть, ибо от призывания частого все чувства разогреваются, и Господь делается жизнию сердца, без коего оно мертво. Надо пользоваться всяким способом достичь сего».

«Церковное богослужение, внимательно и с усердием слушаемое, весьма способствует к развитию внутренней духовной жизни и молитвы, так как оно разогревает чувства, которые привлекают ум к нему (к сердцу), и тогда начинается собственная сердечная молитва. Поэтому должно с особенным усердием следить за содержанием богослужебных молитв и песнопений, ибо в сем и есть начало молитвы своей, ибо иногда от благодати настолько бывает сильно впечатление от сего, что во весь день это чувство остается, и человек нежелательно переходит на другие предметы и отрывается от полученного при богослужении впечатления».

«Чтение святого Евангелия также возгревает чувства, ибо благодать в Божественных словесех неотразимо действует на ум и сердце. Египетские подвижники читали ежедневно его на память.

Преподобный Серафим и старец Парфений Киевский ежедневно также читали и в неделю оканчивали его все. Также после оного апостольские послания, толкование святых отец, жития святых, воспоминание домостроительства Божия о спасении рода человеческого и ради сего воплощение Господа Иисуса Христа, Его жизнь, страдание, крестная смерть, положение во гроб и тридневное Его воскресение, вознесение, одесную Бога сидение и страшное второе Его пришествие».

«Должно особенно воспоминать любовь Божию, явленную в страданиях Господа, воспоминать Страшный суд и вечное мучение. Память о вездеприсутствии Господа должна производить страх Божий, осторожность во всех делах, словах и помышлениях. Должно рассматривать свои поступки и всю жизнь: не отвлекает ли что-либо от любви Божией и вечной жизни, обольщая временным наслаждением и удовольствием? Не пристрастился ли я каким-либо делом, лицом, честью суетною и славою? Хотя доброе дело и должно делать, но только ради славы Божией по слову: “Да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже на небесех”» (Мф. 5, 16)».

Заключение

Почти 20 лет, до самой своей смерти в 1920 году, отец Агафадор был старшим монастырским духовником. Всю свою жизнь он благодарил Бога, что послал ему старцев Иеронима и Макария, которые научили его любить службу Божию.

Отец Иероним, будучи сам великим молитвенником, не оставил после себя особого учения об умносердечной молитве. Все его духовное наследие наставляет больше смирению и послушанию, что и порождает истинных монахов и молитвенников.

Монах Арсений (Святогорский)

[1] В рукописи — Бамбук. Урочище Бабук-аул (в Большом Сочи), находится под склоном Главного Кавказского хребта.

[2] Спасо-Преображенский Сентинский монастырь на Теберде, был основан в конце XIX в. при раннесредневековом сентинском храме.

[3] Иеросхимонах Феодосий (Эристави; † 1905), духовник Иоанно-Богословской келлии.

[4] Перед причастием Святых Христовых Таин поставлялась пища без растительного масла.