Высокое назначение

Колокольня Русского Афонского Свято-Пантелеимонова монастыря

Христос Подвигоположник претерпел Свой Крест: поношения, издевательства, мучения, распятие и позорную смерть на Кресте — и сказал, что всем хотящим быть вместе с Ним в Царстве Небесном предстоит также претерпеть свой крест: «Аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет» (Мф. 16, 24).

  Крест Господа нашего Иисуса Христа есть уплата правосудию Божию за грехи всего человечества. Скорби и болезни каждого христианина часто бывают по причине его собственных грехов, и терпение этих скорбей ради Христа есть путь очищения от греховных страстей и спасения.

    Первым в рай вошел благоразумный разбойник, который грабил, убивал, насиловал. Он признал Христа Богом, страдающим невинно, сознал свою вину, что справедливо наказан по делам своим, и, сознавая очевидную невозможность быть ему вместе со Христом, просил Христа всего лишь помянуть его в Своем Царстве, куда ничто мерзкое, нечистое, неочищенное войти не может. Страданиями на кресте, которые терпел он уже благоразумно, душа его очистилась и вошла в рай. Другой же разбойник терпел точно такие же мучения, но не благоразумно, не ради Христа, поэтому и Царствия Божия наследовать он не мог.

   Святые мученики, подражая Христу в подвиге, кровию своею омыли грехи свои и вошли в Царство Небесное. Вот мученик Вонифатий. При жизни он был пьяница и блудник. Но когда ему довелось увидеть, как истязают христиан за веру, он обратил внимание, что, несмотря на нечеловеческие мучения, лица их были светлы и выражали духовную радость. Его внезапно осенила благодать Божия, так же, как и благоразумного разбойника, и он ощутил в себе потребность быть со Христом. Он не воспротивился благодати, подающей и мужество и крепость, объявил себя христианином, принял мучения, которыми и очистилась его душа.

   Под действием благодати Божией все мученики страдали как бы в чужом теле, в мучениях они торжествовали, как и Сам Христос на Кресте, Божественный лик Которого был несказанно величествен и благороден. О первомученике Стефане говорится, что лицо его было «яко лице ангела» (Деян. 6, 15). Сами апостолы, когда их били за проповедь, радовались.

   Подвиг святых мучеников служил не только для их личного спасения. Мученики содействовали распространению и укреплению христианства. Своим подвигом они вдохновляли малодушных, поддерживали и укрепляли маловерных и совсем неверующих язычников обращали к вере. Умирал под пытками один христианин, на его место вставали сотни христиан. Благодать Божия не давала грубому тернию язычества заглушить, как нежное, неокрепшее растение, молодую Церковь.

  Но вот гонения окончились, христианство стало господствующей религией. Потребность духа, ревность о славе Божией, с одной стороны, и благодать Божия — с другой, понуждали избранных Божиих усиливать свой подвиг ради Христа, накладывать на себя повышенные ограничения, доставляющие своего рода мучения для плоти и духа, которыми также очищалась их душа и привлекалась благодать Божия. Так возникло монашество, мученичество бескровное. Со временем выработались нормы, правила и уставы монашеские, соблюдение которых необходимо, чтобы понести свой крест и не остаться в числе только званных, но быть причисленным к избранным и принести плоды Святого Духа.

   Монашество возложило на себя ту же миссию, что и мученики. Своим примером крайнего самоотвержения монахи стали служить образцом для более слабых, образцом исполнения заповедей Божиих и, увлекая за собой и мирян, удерживают их от растления в мирской жизни с ее удобствами и земными благами. Они так же, как и мученики, подвизаются не ради только своего спасения; они своим подвигом поддерживают, как сухие колья, виноградник Христов — Церковь Божию. Таким образом, монахи стали преемниками мучеников.

  Вот некоторые рассказы очевидцев об афонских подвижниках и о значении их для мира. «Отшельники эти действительно живут сурово, уединенно и добровольно нищенски, проводя все время в поражающем постничестве и молитвах. <…> Живут они на Афоне в таких местах, которые доступны не всякому человеку и не всякому здоровью.

   В пещере [о. Пахомия] сухо и тепло бывает только зимою, когда заметает ее всю совершенно снегом. Недавно кто-то снабдил о. Пахомия рубашкою или двумя, обувью, постилкою, подрясником и рясою; все это вместе со священными книгами, какие он имеет, бывает тогда только сухо, когда вывешивается на солнце, ибо в пещере сырость всегдашняя. Некоторые из ревнующих подражать жизни его решались проводить у него малое время; но, как видно, не стяжали еще веры неколеблющейся, и все, при виде холодного и сырого камня пещерного, усомневались и пострадали различно: у одного иеромонаха в одну ночь все тело покрылось волдырями, как бы кто усыпал его горохом; другой простудил половину тела с той стороны, какою лежал к стене пещеры, успокоившись после мирного ночного подвига; а некоторые пострадали расстройством желудка и теперь боятся Пахомиевой пещеры как огня.

  Проводя подвижническую жизнь в таких местах, где неоткуда было достать хлеба, о. Пахомий приучил себя к такой пище, которую редко кто может кушать! И доднесь он употребляет почти одно и то же: натолчет, например, камнем гнилых каштанов, прибавит, если есть, сухарей, тоже зацветших, положит все это в воду и, заболтав мукою, иногда варит, а то и так, — и кушает себе на здоровье, прибавляя иногда дикие сухие плоды, которых никто не станет кушать и свежими, — и удивительно, остается здоровым!

   Удивительная в нем черта всецелой преданности Промыслу Божию! Как бы в чем он ни нуждался, никому не скажет о своей нужде, оставаясь и теперь нередко без сухарей; а если кто вызовется что дать ему, усмотрев его крайнюю нужду, то старец примет, как посылаемое ему от руки Божией. Разительнее всего преданность воле Божией, как плод живой, действенной веры, обнаруживалась в о. Пахомии во время болезней; тут ни лекарств, ни удобств больному никаких нет, да что говорить об удобствах, когда и воды подать некому и неминуемо приходится умереть от одного только голоду и жажды! Отцу Пахомию только и зрится один Бог, Который послал ему болезнь, Который силен исцелить его или призвать его к вечной жизни; он в руках Божиих как бы весь, выражаясь в словах, часто им произносимых: “Да будет воля Твоя! Слава Тебе, Господи!” Что бы с ним ни случилось, он все примет одинаково — с благодарностью и преданностью Господу.

   Родом о. Пахомий — сербин; говорит по-славянски, примешивая немного болгарских слов; беседу его понимать русскому можно. Но как сладка его беседа, выражаемая самым простым сердечным словом, — это можно только испытать, а передать почти невозможно. Судя по настоящей обстановке о. Пахомия и неразвитости его в прежнее время, нужно бы заключить, что ему естественно дойти до состояния звероподобного и потерять самую способность мыслить по-человечески, но опыт показывает другое. Господь может, видно, и без книги отверзать ум к уразумению таких тайн, кои навсегда останутся недоступны для мудрецов века сего. Да и как же иначе? Они, эти дикари, полузвери пустынные, верят от всего сердца всему сказанному Господом в Евангелии; сомневаться по-ученому они не умеют и приступают в полном смысле слова — в простоте сердца ко Господу, сказавшему: “Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим!”

   Святая улыбка всегда сияет на лице о. Пахомия, как будто всем он обилует, все ему служат, над всеми он царь! Да и в самом деле — о чем ему скорбеть и сокрушаться? Нет у него сухарей, одежды или обуви?.. Что ж? У него есть Бог, Который все это видит и, как Ему угодно, так о нем и промышляет. В сем старец уверен так же, как и в том, что имя ему Пахомий. Сыро и холодно в его пещере, и нечем защитить ее, по крайней мере, от снега, так что все у него мокро и плесневеет?.. Зато у него есть терпение, в которое он облекся как в броню! Постигают его существенные бедствия, скорби монашеские и искушения от злокозненного врага? Зато у старца столько преданности воле Божией, что, хоть пусть столкнутся небо и земля и все превратится, — его ничто не потрясет и не поколеблет! В самом деле, что может поколебать эту адамантову душу, если он в Боге и Бог в нем?!»1

   «Эти свойства строгого аскетизма принадлежат, впрочем, не одним пустынножителям Афона, в жилища коих и проникнуть очень трудно, и проникают немногие; они принадлежат также большинству греческих киновий… Суровый образ жизни этих общежитий — пост, долгие ночные бдения, холодные кельи, в которых большею частью нет ничего, кроме икон, рогожки на полу и какого-нибудь гвоздя, чтобы повесить толстую рясу… <…>

   В киновиях без разрешения духовника монахи не имеют права беседовать по двое, по трое в кельях своих, — и за этим смотрят строго, особенно относительно молодых… В киновиях, особенно в греческих, которые с иных сторон еще строже русских, не позволено, например, иметь вечером лампы или свечи без спроса для чтения, даже иеромонахам, которые, благодаря своему сану и постоянному утомительному подвигу долгого богослужения, всегда имеют кое-какие привилегии… В киновиях нельзя без спроса духовника или игумена выйти за ворота… никто не имеет ни права личной собственности, ни денег при себе, ни пищи в своей комнате без особого на то разрешения начальства, да и то очень редко, в случае путешествия, болезни или вообще чего-нибудь исключительного»2.

   «…Каждый день исповедуют свои помыслы отцам своим духовным. Каждую неделю причащаются Святых Таин Тела и Крови Христовой. Пищи же употребляют весьма мало. Хлеба и пищи подается всем поровну и каждому своя чаша; всегда бывает в простые дни одна пища вареная, а другая что-либо из овощей: или соленые маслины, или ино что. Свою часть мало кто съедает. Иногда поставляют и вино, но мало его кто пьет, и то пополам с водою. В праздники же два варения бывает. В понедельник, среду и пяток всегда бывает однажды трапеза, и то сухоядение; во вторник и четверток с деревянным маслом, в субботу же и неделю иногда подают и сыр соленый. Млека же и коровьего масла никогда не бывает. С сим маслом готовят только два дня на сырной и два дня на Пасхе, рыбы же вкушают в великие праздники, когда бывает всенощное бдение. Квасу же и не знают, какой он есть. Когда не бывает вина, пьют воду. В келлиях же своих ничего не имеют — ниже воды, ниже чем украшают, ниже когда светильника вжигают, ниже лампады, ниже кто может запереть келлию, когда пойдет на послушание, ниже когда нагревают, да и печей нет, только некоторые русские себе поделали. В келлиях каждый имеет только нужную одежду и постелю, одну икону, одну книгу для чтения, и то не каждый; да и времени не имеется, когда читать; чтение бывает более в церкви, и на трапезе, и на общем послушании, в келлии же более занимаются молитвою и поклонами… К вечерне со всех послушаний сходятся в монастырь. Которые далеко, те там и читают. И строго от игумена наказано, чтобы церковного правила отнюдь не оставляли, потому что монаху настоящее послушание есть молитва, а прочее послушание есть поделие только во избежание скуки и уныния. И потому к вечерне все поспешают в монастырь»3.

   «Одежда и трапеза в киновиях для всех одинаковы, нет никому отличия… Надобно при этом заметить, что отеческие законоположения киновии чрезвычайно строги в отношении плоти… В киновиях самый верный, царский путь к небу и в них-то самый действительный отсвет жизни апостольских времен и проявление духа чисто Христова. Слово игумена принимается здесь за изъявление Господней воли, что бы он ни сказал, что бы ни повелел сделать — хорошо ли, не хорошо ли. Никогда истинные послушники не размышляют о плодах и следствиях начальнического слова, раз и навсегда дав обет Богу и игумену творить их волю без условий и рассуждения. Поэтому-то спасение души в киновии вернее и легче, чем в другом месте, зато и для плотского мудрования здесь чрезвычайно тяжело»4.

   «Не думай, однако, что… вид настоящих монахов внушает скуку, тоску или какое-нибудь постоянное сожаление.

   Есть минуты, в которые действительно на них тяжело смотреть. Например — Великим постом; и особенно в Страстную неделю. Тогда в самом деле непривычному человеку страшно немного смотреть на эту нескончаемую службу в храмах, на эти бессонные ночи и на полное воздержание от пищи и пития в иные дни. Только певчим, для поддержания их сил, дают в такие дни по куску хлеба.

   Но когда вспомнишь, что этих людей никто здесь насильно не может удержать, что у многих есть даже и хорошие средства к жизни, которые они могли бы себе возвратить из кассы без всяких юридических препятствий (о нравственных я не говорю)… тогда и эти дни слишком тяжелого, хоть вольного, подвига производят совсем иное впечатление. Люди хотят этого сами; они рады этим тягостям, они не хотят отказаться от них…»5

   «Монастыри суть неподвижные звезды Церкви, от которых далеко льется свет на весь православный мир. Свет этот может быть бледнее, тусклее по временам; монашество может слабеть и падать нравственно; оно может даже вырождаться и становиться грубым и порочным; но в этом виновато мирское же общество, не отдающее в обители лучших своих представителей; виновато большинство, не выносящее даже и подобие аскетической жизни, а не сам аскетический этот идеал и те немногие, которые остались ему верными слугами!.. И вот, когда случится мирянину, погруженному в “житейские попечения” до невозможности какого бы то ни было богомыслия, увидать перед собой в наше время высокого подвижника в пещере или лесной хижине, подвижника, которого вся жизнь, все попечения — только одно это богомыслие, как бывает поражен и тронут этот далеко удалившийся от духовного настроения человек!.. Мне скажут на это: “Да, пустынник, быть может, и полезен в этом смысле; но обыкновенный монах? Монах рабочий, хозяйственный, практический монах, хлопотун по сборам и доходам обители? В нем-то какая святость!?” Пустынник этот (повторяю я) вышел на свободное пустынножительство, послуживши смолоду покорно или другому пустыннику-старцу, или многолюдной общине. Аскет нужен, как путеводная звезда, как крайнее выражение православного отречения и нам, монахам-непустынникам, и многим мирянам, которых воображение требует сильных впечатлений. <…>

   Русский набожный поклонник, которого сердце рвалось на Афон, слушая древние рассказы о подвижниках, встречает здесь свой идеал отречения и возвращается на далекую родину свою успокоенный. “Подвижничество, добровольная нищета тела и духа не погибли еще на земле!”<…>

   …Все это внушает сильное уважение и русскому, пришедшему издалека, и греческому соседнему простолюдину, посетившему Афон. Если набожному и чем-нибудь огорченному русскому поклоннику вид этой строгости внушает охоту остаться на Святой Горе, точно так же действует этот вид и на верующего грека. Вообще же поклонник и желающий постричься имеет на Афоне обширный выбор и богатый запас примеров и поучений. <…>

   — Какая польза в этом фанатизме?! — восклицает либеральный прогрессист. Понятие пользы присуще всем людям, и русский богомолец не виноват, что он идеальнее прогрессистов в понимании пользы. Он видит пользу себе в посещении такого пустынника; он видит в примерах его жизни и его удалении пользу всей Церкви; он ждет от его молитв пользы всякому человеку и всему человечеству. <…>

   Аскет нужен мирянам и Церкви; монастырь нужен аскету; он изредка придет в обитель; он причастится в ней, он побеседует с духовниками; он и сам подаст им советы, если они его спросят. Монастырь нужен и мирянину, как посредствующее звено между городской роскошью и сырой пещерой пустынника. Богатый горожанин хочет видеть пустынника. Он приехал издалека. Где он успокоится и отдохнет? Где ему будет ночлег, гостеприимство; где та беседа, которая ему нужна? Конечно, не в самой пещере или хижине аскета. <…>

   Поклоннику нужно гостеприимство обители, нужна литургия, иконы, мощи святые, ему нужна еще прежде созерцания и оценки подвигов аскетических поэзия богослужения нашего и хоть немного философия Православия, книга хорошая, разговор неспешный и досужный с знающими людьми… Вот это все он найдет в обители… Монах нейдет на проповедь, правда; но монастырь принимает набожных гостей, и несколько недель или месяцев жизни при хорошем благочинном монастыре поучает лучше всякой навязчивой проповеди на миру. Прекрасно ходить со светильником между людьми; но хорошо организованная обитель есть уже своего рода пропаганда не словом, а делом самим»6.

   «Мученики Господни всякое место освящают», — говорится в богослужебных книгах. Это значит, что благодать Божия освящает не только их тела, которые становятся святыми мощами, но и само место их подвигов. И это хорошо известно каждому верующему. Посещая такие места, они стараются увезти с собой хоть какую-нибудь святыню: воду, масло, свечу или просто землю — и получают от них благодатную помощь.

   Также и монахи своими подвигами привлекают благодать Божию на землю, и их обители по праву также называются святыми местами. Люди совершают паломничество по святым местам, чтобы приобщиться благодати, которую они получают не только в беседе с монахами, в участии в богослужениях, таинствах, но и просто находясь в этих намоленных местах. «Душа здесь отдыхает», — говорят даже нецерковные люди. В Троице-Сергиевой Лавре, например, специалисты отмечают какой-то особый благоприятный микроклимат. А один турецкий жандарм при виде Афона с чувством воскликнул, что готов служить здесь даром7.

   Человек создан для жизни вечной с Богом в Царстве благодати, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания. Заблудившись, он потерял общение с Богом, Источником благодати, энергии Божественной. Душа человека ищет утешения и не находит. Никакие земные блага удовлетворить ее не могут. Она, по природе своей будучи христианкой, чувствует свое призвание, при посещении святых мест чувствует, чего она лишилась.

   Господь создал наш прекрасный мир, но Он не создал греха. В мире все было прекрасно и в гармонии, как в хорошо отлаженном механизме, где все взаимосвязано и работа каждой детали зависит от работы другой. Как в любом созданном руками человека механизме при повреждении одной его детали нарушается работа всей машины, так и во всем мироздании происходят расстройства, повреждения от греха человеческого. «Грех есть беззаконие», — говорит нам Священное Писание (1 Ин. 3, 4), т. е. нарушение закона, установленного Богом, а человек является главной и самой важной деталью мирового механизма. Отсюда становятся ясными слова преподобного Силуана Афонского, что всякий, даже самый малый, грех человека влияет на судьбу всего мира. Благодать Божия отступает от тех мест, где творится разврат, пьянство, блуд и прочие беззакония. Целые города, народы исчезали с лица земли, не имея в себе праведников, молитвами которых, постом, благочестием привлекается благодать Божия. В нечестивых городах Содома и Гоморры не нашлось и пяти праведников, и Господь погубил их.

   В мире духовном постоянно идет невидимая брань. Постоянно на чашу правосудия Божия тяжелым грузом ложатся грехи всего мира, но в монастырях ежедневно приносится бескровная умилостивительная жертва за грехи всего мира. «Мир во зле лежит», — говорит Священное Писание (1 Ин. 5, 19), но оно же говорит, что «много может молитва праведного» (Иак. 5, 16). Монахи постоянно находятся в подвиге молитвы, поста, воздержания, отсечения своей воли. Они постоянно борются с растлевающими помыслами, от врага всеваемыми, очищают себя от греха, держатся в чистоте и святости и тем самым привлекают благодать Божию на землю.

Афонские преподобные отцы. Фреска Успенском собора. Афон, Карея

Они воины Христовы, они всегда на передовой. Они добровольно лишают себя земных удобств, удовольствий и всех благ, которыми пользуется мир. Они подвизаются не только ради своего спасения, но и ради благостояния всего мира.

Говоря о последних временах, апостол Павел указывает, что пришествию в мир антихриста будет предшествовать всеобщее «отступление» (апостасия), что «тайна беззакония», над которой деятельно трудится князь тьмы, «уже в действии», но ей противодействует пока нечто сдерживающее (см.: 2 Фес. 2, 3—8). Это сдерживающее, как считают святые отцы и богословы, есть благочестие человеческое, хранителем и носителем которого является монашество в первую очередь. Оно сдерживает мир от растления. Страшные события конца мира с явлением антихриста будут следствием отступления людей от веры и благочестия. События эти, как мрак, который не может наступить до тех пор, пока не ослабеет свет. «Вы есте соль земли» (Мф. 5, 13), — сказал Господь всем христианам, но в большей степени это относится к монашеству. Преподобный Антоний Великий говорил, что тогда будет конец мира, когда блуд умножится среди монахов. Когда соль потеряет свою силу, она не может больше сдерживать продукт от гниения, и он разлагается и гибнет.

«Если вы увидите старых монахов, покидающих пустыни и монастыри и в городах пребывающих в домах мирян с женщинами, а молодых монахов, пребывающих в обителях дев, и мужей пустыни, любящих есть и пить, увидите монахов торгующими, покупающими, продающими по подобию мирян — вот конец света», — говорил преподобный Антоний Великий8.

Высоко назначение монашества. Вот почему оно так любезно Богу и ненавистно диаволу.

В святоотеческих писаниях есть рассказ о том, как важно для темных сил низложить воина Христова. Когда бесы отчитывались перед своим князем и один из них доложил, что за несколько дней произвел возмущение в народе, а другой сделал пожар, то оба они были наказаны как бездельники. Но когда третий сказал, что в течение 40 лет он искушал монаха и, наконец, ввел его в грех, диавол обрадовался и похвалил его. Преподобный Антоний молил Бога показать ему, какая помощь подается монахам, и увидел огненные светильники и лик ангелов, окружающих монаха, хранящих его, яко зеницу ока.

Великая ответственность пред Богом и миром лежит на монахах. Давая клятву Богу при постриге, они обязуются не просто жить и исполнять свои послушания, житейские обязанности, но стяжать благодать, совершенствоваться в молитве, святости и праведности. Принять постриг и одеться в черные одежды — это еще ничего не значит. Это все равно, что необученного новобранца сразу отправить на передовую. Он и сам погибнет, и отечество свое оставит без защиты. Так и монах нерадивый, который молиться не хочет, монашеских правил не соблюдает, сам неизбежно гибнет, душа его в ад идет, и силам зла он дает возможность господствовать в мире.

В миру говорят: солдатами не рождаются, солдатами становятся. То же самое относится и к монахам. Святые отцы сказали, что монашество — это «наука из наук», поэтому всякий, кто добровольно взял на себя крест монашеский, обязан постигать эту науку, изученную, пройденную и изложенную святыми отцами.